Т

Т. попробовал пошевелить рукой. Это получилось.

Вслед за мыслями вернулись ощущения — Т. почувствовал запах гари. Рядом били часы — именно их удары и привели его в себя. Что-то тяжелое давило на плечо. Т. повернулся и открыл глаза.

Яркое солнце в окне свидетельствовало, что на улице утро. Было, по всей видимости, девять или десять часов. Подняв руку, чтобы заслонить глаза, Т. увидел золотистый шелк рукава. На нем до сих пор был гостиничный халат с кистями — только теперь порядком извазюканный в пыли, штукатурке и еще чем-то, похожем на соус.

Однако вокруг оказался не номер «Hotel d'Europe», который Т. ожидал увидеть.

Это была квартира Победоносцева — та самая гостиная, где вчера пили чай и говорили о силлогизмах.

Т. понял, что лежит на полу, сжимая в объятиях тяжелый портрет Достоевского — словно плоское одеяло, укрывающее от стужи безвременья. Выбравшись из-под портрета, он некоторое время хмуро глядел на него.

Портрет был во многих местах поврежден — его покрывали следы столкновений и ударов, пятна и подпалины, а в районе бороды виднелся отчетливый отпечаток стопы, и холст в этом месте был порван. В двух местах рама была переломана — словно кто-то пытался сложить картину вдвое. И все же не могло быть сомнений, что это тот самый портрет, который лама Джамбон принес в гостиничный номер.

Стол опрокинуло взрывом. Занавешенный шкаф, стоявший у стены, тоже повалило на пол — внутри, как оказалось, было целое собрание икон, и теперь ими был завален весь пол.

Лик, изображенный на иконах, был странен.

Он был не человеческим, а кошачьим.

Все изображения основывались на определенном каноне. У головы были маленькие заспанные глаза, которые немного косили, словно смотрели в точку под носом — что давало ощущение хмурой сосредоточенности. Сама голова, покрытая короткой серой шерсткой, была круглой и слишком большой, а вот треугольные уши, наоборот, казались непропорционально маленькими.

Одна деталь на иконах сильно различалась — усы. Их везде было три пары, но на древних темных досках они были изломаны под острыми углами и походили на гневные черные молнии, а на иконах нового письма их форма была волнообразной, в точности повторяя знак тильды. Наверняка за этой трансформацией стояли века диспутов и убийств, о которых долго мог бы рассказывать какой-нибудь специалист по сектам и ересям. Да хоть бы и сам Победоносцев...

Вспомнив о Победоносцеве, Т. сразу же его увидел. Мертвый обер-прокурор лежал на спине рядом с опрокинутым креслом, уставив в потолок закопченные взрывом стекла очков.

Иноки тоже были мертвы — они лежали на полу в нелепых позах, в лужах загустевшей за ночь крови. Т. опять не задело осколками; вместе с ним в мертвой зоне оказался портрет Достоевского и часть дивана.

Поднявшись, Т. скривился от боли в спине — но все кости, кажется, были целы. В гостиной уже сгущался сладковатый запах распада, и Т., чуть прихрамывая, поспешил выйти в коридор.

В дальнем конце коридора сидел на полу крохотный котенок. Увидев Т., он мяукнул и исчез за углом — там, по всей видимости, была кухня.

Ближайшая дверь вела в кабинет Победоносцева.

Это была просторная комната с массивным письменным столом, темно-синим персидским ковром на полу и стоящими вдоль стен книжными шкафами. В одном месте на стене висела белая занавеска — но окна там быть не могло. Т. отдернул ее.

Занавеска скрывала вмурованную прямо в стену мозаику в византийском духе, то ли копию, то ли перенесенный оригинал: огромный пантократический кот с круглыми сонными глазами, неприметными треугольниками ушей, архаичными молниями усов и мелкими греческими буквами по краям круглого лика. Гермафродит воздевал правую лапу вверх, а левой опирался на массивный фолиант с золотым словом «ВХГY» на переплете.

Прямо напротив письменного стола стоял барочного вида платяной шкаф с зеркалом — похоже, он был поставлен с таким расчетом, чтобы сидящий за столом всегда видел свое отражение. Т. подумал, что шкаф вполне может скрывать какой-нибудь секрет — например, замаскированный выход из квартиры. Подойдя к шкафу, он потянул дверцу.

Внутри не было никакого тайного выхода. Зато там висело несколько пышных и безвкусных женских платьев — вроде тех, что носят состарившиеся кокотки. Пахло в шкафу как в стихах поэта Бунина — древними выветрившимися духами, от аромата которых осталась только самая тяжелая и стойкая мускусная фракция.