Кошачье кладбище

Повесив трубку, пошел в ванную, наполнил раковину горячей водой, снял рубашку, ополоснулся до пояса. Вспотел он как свинья, хотя и холодно, и пахло от него соответственно.

В холодильнике нашел остатки мясного рулета, сделал бутерброд, приправил его сладким луком, поразмыслив, сдобрил еще и кетчупом, пришлепнул сверху другим ломтем хлеба. Случись рядом Элли или Рейчел, они бы брезгливо поморщились — фу, разве такое можно есть! Да, милые женщины, вы многое потеряли, подумал Луис, с наслаждением уплетая бутерброд. КОНФУЦИЙ ГОВОРИТ: КТО МНОГО ПОТЕЕТ, ТОТ МНОГО ЕСТ. Луис улыбнулся и запил кулинарный изыск молоком — прямо из пакета, что тоже не понравилось бы Рейчел. Поднялся в спальню, разделся и, не почистив зубы, лег спать. Все маленькие болести собрались вдруг воедино и застучали большим молотом внутри, отчего, как ни странно, становилось даже покойнее.

Да, часы, разумеется, лежали там, где он их оставил. И показывали десять минут десятого. Невероятно!

Он выключил свет, повернулся на бок и тотчас заснул.

Проснулся часа в три утра — захотелось в туалет. Стоя под ярким неоновым светом, созерцая струйку, бьющую в унитаз, он задумался и вдруг изумленно вытаращил глаза: вот оно — несоответствие! Не сходятся, не сходятся концы, не стыкуются Джадовы россказни!

Сегодня старик сказал ему, что похоронил Пестрого десятилетним мальчишкой и что тот умер от заражения крови, напоровшись на колючую проволоку. Но тем утром в конце лета, когда вел всю семью Луиса на Кошачье кладбище, рассказывал иное: дескать, собака его умерла от старости и похоронена рядом с другими зверушками. Даже колышек с табличкой показал, правда, надпись от времени стерлась.

Луис спустил воду, выключил свет, вернулся в спальню. Что-то еще царапало память, что-то еще напутал старик. Ага, нащупал: Джад — ровесник века. На Кошачьем кладбище он сказал Луису, что собака у него умерла в начале первой мировой, значит, либо в четырнадцатом году, когда занялась война в Европе, или в семнадцатом, когда вступила Америка. Соответственно и Джаду было либо четырнадцать, либо семнадцать лет.

А сегодня вечером он заявил, что похоронил своего Пестрого десятилетним мальчишкой.

НО ОН СТАРИК, А СТАРИКИ ВЕЧНО ПУТАЮТ, пытался найти оправдание Луис. САМ ГОВОРИЛ, ЧТО НАЧИНАЕТ ЗАБЫВАТЬ ИМЕНА, АДРЕСА. ДАЖЕ О ВАЖНЫХ ДЕЛАХ, ПРОСНУВШИСЬ ПОУТРУ, НЕ ПОМНИТ. ХОТЯ ДЛЯ СВОИХ ЛЕТ ОН ЕЩЕ МОЛОДЦОМ ДЕРЖИТСЯ. В МАРАЗМ НЕ ВПАЛ, ПРОСТО ПАМЯТЬ ПОДВОДИТ. НЕУДИВИТЕЛЬНО, ЧТО МОГ ЗАБЫТЬ, КОГДА И КАК СОБАКА ПОМЕРЛА. СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ КАК-НИКАК МИНУЛО. НЕ ЦЕПЛЯЙСЯ, ЛУИС.

Сон, однако, не шел. Долго лежал, прислушиваясь к ветру, гулявшему под крышей обезлюдевшего дома.

Все-таки он забылся, хотя и не заметил, когда. Ему прислышались шаги босых ног по лестнице…

ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ, ПАСКОУ, СУДЬБЫ НЕ ИЗМЕНИШЬ, МЕРТВОГО К ЖИЗНИ НЕ ВОРОТИШЬ. И шаги стихли.

И беспокойный дух Виктора Паскоу далее не донимал Луиса ни во сне, ни наяву, хотя много необъяснимого произошло в сгущавшихся сумерках года.

23

Проснулся он в девять утра. В окно ярко светило солнце. Зазвонил телефон. Луис дотянулся до трубки, рявкнул:

— Слушаю!

— Привет! — услышал он голос Рейчел. — Разбудила, никак? Ну, наконец-то!

— Да, разбудила, будь ты неладна!

— У-у-у, какой злючка-медведь в берлоге. Вчера весь вечер названивала. У Джада был, что ли?

— Да, — чуть поколебавшись, ответил Луис. — Норма ушла к кому-то на праздничный ужин, вот мы и решили по лишней банке пива выпить. Я сам тебе собирался позвонить, но… как-то не вышло.

Рейчел рассказала ему о своих родителях (без чего он прекрасно бы обошелся). Лысина у отца растет не по дням, а по часам (и поделом ему, злорадно ухмыльнулся Луис).

— Хочешь с Гейджем поговорить?

— Давай его сюда. Только скажи, чтоб трубку сразу не бросал, как в прошлый раз.

На другом конце провода зашуршало, зашептало: Рейчел учила малыша сказать «Здравствуй, папа».

— Здастуй, апа!

— Здравствуй, Гейдж! Как делишки? Как тебе там живется? Небось все дедушкины трубки со стеллажа пораскидал? Очень на это надеюсь. А еще, сынок, распотроши-ка его коллекцию марок.

Гейдж гукал и радостно пускал пузыри, впрочем, некоторые слова он уже выговаривал: мама, Элли, баба, деда, би-би (причем это получалось у него особенно гнусаво), ка-ка.