Кошачье кладбище

Что-то еще, видно, он должен сказать, сделать. Какого черта! И Стив Мастертон, и Мисси Дандридж с мужем, у которого кадык что наконечник стрелы, и все, все от него вечно чего-то ждут. Почему он всегда и всем что-то должен?! К черту, надоело!

Он выключил свет и вышел. Ему сейчас нечего сказать даже родной дочери.

Заглянул к ней в темную комнату, и ему почудилось, что в кресле сидит Гейдж, а все случившееся — страшный сон, вроде того, когда Паскоу повел его в лес. Измученный разум с готовностью уцепился за эту соломинку, а полумрак лишь добавил к обману: светился лишь экран портативного телевизора. Его принес девочке Джад, чтобы той скоротать время. Скоротать долгое-долгое время.

Ну, конечно, это не Гейдж. Это Элли. В руках у нее по-прежнему фотография Гейджа на санках, и сидит она в братнином кресле. Перетащила из его комнаты. Креслице — точь-в-точь как у кинорежиссеров: складное, с парусиновыми сиденьем и спинкой, на которой толсто выписано ГЕЙДЖ. Рейчел некогда заказала такие кресла для всей семьи — у каждого свое, именное.

В креслице Гейджа Элли было тесно. Парусиновое сиденье низко прогнулось — вот-вот порвется. Прижав фотографию к груди, девочка неотрывно смотрела на экран: давали какой-то фильм.

— Спать пора, Элли, — сказал Луис и выключил телевизор.

Элли выбралась из кресла, аккуратно сложила его. Похоже, и в спальне с ним не расстанется.

Луис замялся — разрешить или не надо? Наконец заговорил, но совсем о другом:

— Хочешь, я укрою тебя и подоткну одеяло?

— Да, хочу.

— Хочешь… я положу тебя сегодня с мамой?

— Нет, спасибо.

— Правда, не хочешь?

— Правда. — Элли слегка улыбнулась. — Она все одеяло на себя стаскивает.

Луис тоже едва заметно улыбнулся в ответ.

— Ну, тогда пошли.

Нет, она и не попыталась затащить креслице брата в постель, а, разложив, поставила у изголовья. Как на приеме у самого маленького на свете психоаналитика, подумалось невпопад Луису.

Она разделась, положив фотографию на подушку. Облачилась в пижаму и направилась в ванную, не забыв прихватить и фото. Умывшись, почистив зубы, проглотив таблетку с фтором (для укрепления эмали), вернулась в спальню, залезла в постель — портрет брата, разумеется, при ней.

Луис присел рядом.

— Запомни, Элли: если мы и впредь будем крепко любить друг друга, мы все выдержим.

Каждое слово — как тяжелая, непомерная ноша — давалось с огромным трудом. И, замолчав, Луис почувствовал, что выдохся.

— Я очень-очень постараюсь и попрошу Бога, чтобы он вернул нам Гейджа, — спокойно проговорила дочь.

— Что ты, Элли…

— Бог все может, если захочет. Захочет — и вернет.

— Но Бог такого не делает… — Луис запнулся: ему вдруг ясно увиделся Чер. Вот сидит на краю унитаза и смотрит на Луиса в ванне.

— Еще как делает! — убежденно сказала Элли. — Нам в воскресной школе рассказывали про этого, как его, ну, про Лазаря. Он умер, а Иисус его оживил. Сказал: «Лазарь! Иди вон». Только ему сказал, а ведь мог хоть все кладбище оживить.

На этот раз Луис не уследил и сказал-таки глупость (впрочем, мало ли глупостей он наговорил и наделал в тот день):

— Элли, это было давным-давно.

— Я все равно буду ждать, и фото будет ждать, и кресло…

— А кресло ты просто-напросто сломаешь. Ты ведь уже большая, — он взял ее за горячую, будто в жару, руку. — Сломаешь, и все.

— А Бог поможет, и не сломаю, — безмятежно возразила она. А под глазами у нее тени, заметил Луис, и сердце у него защемило. Он тут же отвернулся. Может, сломав братнино креслице, поймет наконец, что же все-таки произошло.

— Буду везде носить его фото, буду сидеть на его кресле. Буду есть его завтрак, — принялась перечислять Элли.

Между прочим, брат и сестра ели каждый свой сорт овсянки. «Шоколадных медвежат» Элли на дух не переносила, называла их дохлыми жуками. И когда иной овсянки дома не находилось, Элли довольствовалась вареным яйцом… или вообще отказывалась завтракать.

— Буду и фасоль есть, хоть и противная, буду его книжки с картинками читать, буду… надо, чтоб все, как при нем… если… вдруг он… — И Элли расплакалась.

Луис не стал утешать, лишь молча гладил по голове. В ее словах таился жуткий и неправдоподобный смысл. Чтобы все, как при нем. Чтобы он продолжал жить в памяти каждый день, чтобы все время чувствовать его рядом, не позволяя отдалиться ни на шаг в прошлое. Все время помнить, как и что он делал. Здорово! Молодчина! А сойдет боль утраты, схлынут и воспоминания. Нет, все-то дочь поняла, почувствовала, как легко упустить Гейджа в небытие и забвение.