Салимов удел

Тут Марк осознал, что боится — тело поняло это раньше рассудка. Так страшно ему было впервые — даже когда он возвращался вплавь от буйка на Попхэм-бич, почувствовал усталость и подумал, что вот-вот утонет, он испугался меньше. Разум Марка — в сотне отношений еще разум ребенка — в считанные секунды вынес точное суждение о положении дел. Опасность угрожала не только жизни Марка.

— Впусти меня, Марк. Я хочу поиграть с тобой.

Страшному созданию за окном было не за что держаться — комната Марка находилась на втором этаже, карниза не было — и все-таки оно как-то ухитрялось висеть в воздухе… а может быть, подобно зловещему насекомому, цеплялось за черепицу.

— Марк… я все-таки пришел, Марк… пожалуйста…

Конечно. Их надо приглашать в дом. Это Марк знал по своим журналам, посвященным чудовищам (мать опасалась, как бы такое чтиво не пошло мальчику во вред или не исковеркало его). Он выбрался из кровати и чуть не упал. Только тогда мальчик понял, что испуг — мягко сказано. Даже понятие «ужас» не выражало того, что он чувствовал. Бледное лицо за окном пыталось улыбнуться, но провело во тьме слишком много времени, чтобы хорошо помнить, как это делается. То, что увидел Марк, было подергивающейся гримасой, кровавой маской трагедии.

И все-таки смотреть этому существу в глаза было не так уж плохо. Страх ослабевал, становилось понятно: нужно только открыть окно и сказать: «Давай, Дэнни, заходи» — и уж тогда страх пройдет совсем, ведь ты будешь заодно с Дэнни, заодно с остальными, заодно с ним. Ты будешь…

Нет! Вот так они до тебя и добираются!

Марк с трудом отвел глаза, на что у него ушли все силы.

— Марк, впусти меня! Я приказываю! О н приказывает!

Марк опять двинулся к окну. Ничего не поделаешь — отмахнуться от этого голоса не было никакой возможности. Марк оказывался все ближе, и злобное мальчишеское лицо за окном задергалось, кривясь в предвкушении. Черные от земли ногти заскребли по стеклу.

Придумай что-нибудь! Быстро! Быстро!

— Ехал Грека, — хрипло прошептал Марк. — Ехал Грека через реку, видит Грека: в реке рак. Зря махал руками Грека и вопил «Там вурдалак!»

Дэнни Глик зашипел.

— Марк! Открой окно!

— На дворе трава, на траве…

— Окно, Марк! Так о н приказал!

— …дрова. Раз дрова, два… — Мальчик слабел. Шепчущий голос словно бы проникал сквозь его баррикады, повелительно приказывая. Взгляд Марка упал на стол, захламленный игрушечными монстрами, теперь такими нестрашными и глупыми…

…и внезапно сосредоточился на части этой панорамы, отчего глаза мальчика слегка расширились.

Пластмассовый упырь шагал через пластмассовое кладбище, и одно из надгробий имело форму креста.

Не задумываясь, не прикидывая (взрослый — например, отец Марка, — непременно потерял бы время и на первое, и на второе, что и прикончило бы его), Марк схватил крест, крепко зажал в кулаке и громко сказал:

— Тогда входи.

Лицо за окном залилось хитрым торжеством. Окно скользнуло кверху, Дэнни ступил в комнату и сделал два шага вперед. Изо рта несло неописуемой вонью — запахом выгребных ям. На плечи Марку опустились холодные, белые, как рыбье брюхо, руки. Дэнни по-собачьи склонил голову на бок, верхняя губа обнажила сверкающие клыки.

Марк со злостью размахнулся и ткнул в щеку Дэнни Глику пластмассовым крестом.

Раздался крик — страшный, нечеловеческий и… беззвучный. Только эхо в коридорах сознания и покоях души Марка подхватило его. Торжествующая улыбка на губах принявшего обличье Глика существа превратилась в зияющую гримасу агонии. Бледная плоть задымилась, на какую-то секунду Марк ощутил, что и сама она расступается подобно дыму — а потом тварь извернулась, отпрянула и не то вынырнула, не то вывалилась из окна.

Все кончилось. Словно ничего и не случилось.

Но крест на миг воссиял яростным светом, как будто внутри него шел подключенный в сеть проводок. Потом сияние померкло, только перед глазами Марка остался синий отпечаток. Сквозь скрип половиц мальчик явственно различил щелчок выключателя в спальне родителей и голос отца:

— Что это было, черт возьми?

Через пару минут дверь спальни Марка отворилась, но мальчику хватило времени привести все в надлежащий вид.

— Сынок? — тихо позвал Генри Питри. — Не спишь?

— Наверно, — сонно отозвался Марк.

— Приснился плохой сон?

— Кажется… не помню.

— Ты кричал во сне.

— Извини.

— Чего ж тут извиняться. — Генри помедлил и из более ранних воспоминаний о сыне, маленьком мальчике в голубом стеганом костюмчике (мальчике, причинявшем гораздо больше беспокойства, зато более понятном), извлек слова: — Попить хочешь?