Восстание потребителей

У олигархов, даже всех вместе взятых, денег было меньше, чем у народа, в открытой борьбе они бы проиграли. Однако олигархи обладали тем преимуществом, что понимали, насколько неизбежно платить за принятие нужных им законов, тогда как простые граждане ничего такого не понимали, платить за законотворчество отказывались, богатых просто бессильно ненавидели и все ждали, что олигархическая система власти прекратится как-нибудь сама собой.

Так и случилось. На рубеже веков олигархическая система власти умерла. Только разрушена она была не демократическими институтами, необходимость которых осознана была бы налогоплательщиками, готовыми контролировать, какие именно услуги оказывает гражданам государство в обмен на налоги. Олигархическая власть в России разрушена была авторитарной властью. Про эту власть граждане тоже понятия не имели, сколько она стоит и кто за нее платит, хотя и платили за нее исправно, не вдаваясь в подробности, как в Советском Союзе покупатель штанов или колбасы не спрашивал, хороши ли эти товары, стоят ли таких денег и нельзя ли за свои деньги выбрать какие-нибудь другие колбасу, штаны или правительство.

Дефицитная политика

Если бы рынок не регулировался законами, институтами или хотя бы расхожими представлениями о приличиях, на рынке побеждали бы крупные корпорации. Они диктовали бы свои правила, вступали бы в картельные сговоры, устанавливали бы монопольные цены, и потребитель вынужден был бы покупать что дают по ценам, которые установил продавец. Приблизительно такая ситуация была на потребительском рынке в Советском Союзе. Потребители хотели быть защищенными от произвола продавцов, но государство вместо того, чтобы разработать законы и выстроить институты, само царило на рынке, само было крупнейшим продавцом и производителем, само монополизировало рынок, не добившись, впрочем, ничего, кроме дефицитной экономики.

Такая же ситуация сложилась к началу 2000-х в России на политическом рынке, рынке услуг государства. Государство монополизировало политику, и политика стала дефицитной. Граждане, то есть потребители услуг государства, получали законы, какие дадут, и налогов должны были платить сколько велено. В этом смысле рынок государственных услуг регулировался только мошенничеством: граждане в меру сил нелегально или полулегально от налогов уходили, а государство придумывало все новые и новые способы заставить граждан платить налоги так, чтобы граждане при этом не понимали толком, сколько именно они платят. Социальный налог, например, обязали платить не граждан непосредственно, а их работодателей. Граждане всерьез думали, будто платят только тринадцать процентов подоходного налога, а не сорок почти процентов подоходного налога и социального. Дорожный налог бережно спрятали в цену на бензин. Налог на автомобили закамуфлировали под обязательную страховку гражданской ответственности.

Граждане, то есть потребители услуг государства, возопили к началу 2000-х: долой олигархов! Но не было устроено антиолигархических институтов и не было принято антиолигархических законов, потому что граждане не хотели платить за это, а если бы и захотели, то не знали бы, как и кому. Вместо институтов и законов на рынок услуг государства под лозунгом борьбы с олигархами пришло само государство и устроило дефицитную политику или, иными словами, дефицит услуг, которые оказывает государство населению. Это было так же разумно, как если бы за соблюдением прав потребителей в супермаркете следил бы директор супермаркета и больше никто.

Как в советской дефицитной экономике на рынке хозяйничал продавец, а потребитель не имел ни выбора, ни прав, так и в российской дефицитной политике 2000-х на рынке государственных услуг населению хозяйничал продавец этих услуг, государственный чиновник. А потребитель государственных услуг, то есть гражданин, прав не имел, и возможность выбирать для него сокращалась год от года. Потребителю услуг государства предстояло, например, лишиться права выбирать губернаторов, потом предстояло смириться с тем, что будет радикально сокращен ассортимент политических партий, потом предстояло смириться еще и с тем, что в избирательных бюллетенях отменена графа «против всех», то есть нельзя отказаться от покупки.

Граждане, впрочем, не очень унывали. За двадцать лет потребительской революции потребителями товаров и услуг люди ощущать себя научились, а потребителями услуг государства, то есть гражданами, — нет. Потребительская революция свершилась: мобильный телефон, например, перестал быть предметом роскоши, доступным лишь очень богатым людям в столице, и превратился в простой предмет обихода, доступный даже и в отдаленных деревнях, даже детям и пенсионерам. Автомобиль стал всего лишь средством передвижения. Джинсы стали всего лишь одеждой. Люди были довольны этим. Люди поддерживали власть, при которой росло потребление. Потребительская революция свершилась, но это не значило, что вместе с нею совершилась и демократическая революция. Скорее всего, это потому так случилось, что демократической революции широкие массы российского населения и не хотели никогда. Скорее всего, на рубеже 80-х и 90-х, когда люди выходили на митинги и кричали «Свобода! Демократия!», они подразумевали под этими словами колбасу и штаны. Колбасу и штаны они получили, а права свободно выбирать услуги государства и чиновников, оказывающих эти услуги, может быть, и не хотели получить, предпочитая относиться к чиновникам, как в советское время относились к продавцам — с покорностью, заискиванием и некоторым даже священным трепетом.