Пробежать под радугой

Алан смотрел на невозмутимую Франческу и не мог произнести ни слова от ярости, облегчения и смеха, клокочущего в груди.

— Ты… ты… Ты меня разыграла!

— О! Ты догадался? Как мило.

— Что ты тут несла!

— А ты что выдал? “Что вам там наговорили про меня!” Только нам и дел, что говорить про тебя. Миссис Джонс рассказывала, как ограбили соседний дом, только и всего. Она натерпелась страху, ей надо было выговориться, а ты возомнил… кстати, мы все-таки на “ты” или на “вы”?

— Пошли в бар, выпьем на брудершафт. У меня сильное нервное потрясение.

— Пошли. Если хочешь знать, миссис Джонс тебя страшно уважает. Единственное, что она про тебя мне рассказала, так это то, что ты профессор истории и вообще светило. Мне даже обидно стало, что ж ты мне этого сам не сказал? Неужели я так перевоплотилась в дурочку-служанку?

— Глупости. Просто не было случая. Мы с тобой все время встречались в экстремальных ситуациях. Глупо же стоять под льющейся водой и кричать “Между прочим, я светило и профессор истории”.

Они расхохотались одновременно, а потом Алан вспомнил, что она наговорила ему, и захохотал еще громче, и Франческа вторила, а люди с улыбками на лицах провожали их взглядами.

В маленьком баре они пили “Бейлис” на брудершафт, а потом поцеловались сладкими от ликера губами и снова начали хихикать, словно школьники. Странно, но смущения они не испытывали. Как будто знали друг друга тысячу лет.

В маленьком кафе ели жареную рыбу с картошкой, кресс-салат и помидоры, пирог с печенью, мясной пудинг. Запивали темным пивом, правда, Франческе оно не понравилось. Потом бродили по улицам и улочкам, рассматривали фасады старинных домов, и Алан рассказывал, рассказывал, рассказывал. Он знал про каждый дом, это Франческу удивило и восхитило, а рассказчиком оказался отменным.

— Ты когда-нибудь читал лекции?

— Нет. Редко.

— Жаль. На тебя собирались бы аншлаги.

— Я не люблю, когда много людей.

— Зато ты так рассказываешь! Я заслушалась, но уже хочу есть.

Ели мороженое в летнем кафе, запивали вишневым соком, и Алан опять сравнивал ее губы с вишнями, только это больше не казалось ему пошлым. Потом опять бродили, неожиданно вышли к Темзе, и Франческа завизжала от восторга, увидев величественных лебедей, плывущих по древней реке. Алан с улыбкой смотрел на нее, а потом негромко произнес:

— И Лондону стоять, покуда лебедь белый на Темзе вьет гнездо и пестует детей. Древнее пророчество. Если завтра не проспишь, пойдем смотреть, как их ловят.

Франческа испуганно повернулась к нему.

— Зачем ловят? Они такие красивые!

— Не волнуйся, их просто пересчитывают. Надевают на лапы кольца с номером, лебедят взвешивают и измеряют. Довольно забавное зрелище.

— Почему?

— Потому что взрослый лебедь-самец защищает свою семью и не боится даже людей в форме. Я много раз видел, как он удирали от разъяренного отца семейства, а они за ними гнался и шипел. А одна мамаша сбросила в воду ротвейлера. Лебединая мамаша, я имею в виду.

Франческа развеселилась.

— Хочу посмотреть на это. Не просплю ни за что. Куда теперь?

— В Тауэр?

— Ох. Там толпы туристов и противные гиды. “Посмотрите налево, здесь казнили Анну Болейн. Посмотрите направо, здесь придушили принца Эдуарда”.

— А я тебе расскажу про другой Тауэр. И про Анну Болейн. И про ее мужа Генриха. Там ведь все было не так уж просто.

Она не сомневалась. Она шла за Аланом и слушала, раскрыв рот. Отступали в тень ларьки с сувенирами, растворялись в солнечном свете назойливые туристы, и гулкие шаги по камням Тауэра складывались в простую и грозную мелодию.

Сшибались грудью закованные в железо кони и люди, грызли друг друга, рубили сплеча, и катилась окровавленная голова с еще сражающегося тела, а потом страшный заросший великан сдирал с мертвой головы корону и провозглашал начало новой династии.

Рыжая гибкая женщина со змеиными глазами плела интриги, направо и налево даря себя любовникам, страстно мечтая о короне. И вот ее, в рубище, босую, волокут к темной и скользкой от крови колоде, а она кричит, надрываясь от безумного смеха: “Скажите жирному борову, что я его любила!”. И стоит возле узкого окна с бокалом вина в руке Генрих Восьмой, рыжебородый сластолюбец, интриган и затейник, несколько раз менявший жен, религию и убеждения, умерший от дурной болезни в собственной постели, проклятый и ненавидимый всеми.