100 великих писателей

Черные луны

• Над берегом черные луны,
• и море в агатовом свете.
• Вдогонку мне плачут
• мои нерожденные дети.
• Отец, не бросай нас, останься!
• У младшего сложены руки…
• Зрачки мои льются.
• Поют петухи по округе.
• А море вдали каменеет
• под маской волнистого смеха.
• Отец, не бросай нас!..
• И розой рассыпалось эхо.

(Перевод А. Гелескула)

Тихие воды

• Глаза мои к низовью
• плывут рекою…
• С печалью и любовью
• плывут рекою…
• (Отсчитывает сердце
• часы покоя.)

• Плывут сухие травы
• дорогой к устью…
• Светла и величава
• дорога к устью…
• (Не время ли в дорогу,
• спросило сердце с грустью.)

(Перевод А. Гелескула)

Прощанье

• Прощаюсь
• у края дороги.

• Угадывая родное,
• спешил я на плач далекий —
• а плакали надо мною.

• Прощаюсь
• у края дороги.

• Иною, нездешней дорогой
• уйду с перепутья
• будить невеселую память
• о черной минуте.
• Не стану я влажною дрожью
• звезды на восходе.

• Вернулся я в белую рощу
• беззвучных мелодий.

(Перевод А. Гелескула)

Геннадий Иванов

Владимир Владимирович Набоков

(1899–1977)

«То, что он родом из далекой северной страны, давно приобрело оттенок обольстительной тайны. Вольным заморским гостем он разгуливал по басурманским базарам, — все было очень занимательно и пестро, но где бы он ни бывал, ничто не могло в нем ослабить удивительное ощущение избранности. Таких слов, таких понятий и образов, какие создала Россия, не было в других странах, — и часто он доходил до косноязычия, до нервного смеха, пытаясь объяснить иноземцу, что такое „оскомина“ или „пошлость“. Ему льстила влюбленность англичан в Чехова, влюбленность немцев в Достоевского».

Так «патриотично» размышлял Мартын, герой Владимира Набокова из романа «Подвиг», самого, пожалуй, по-человечески автобиографичного. Воспитанный в России как иностранец (мать Мартына находила русскую сказку «аляповатой, злой и убогой, русскую песню — бессмысленной, русскую загадку — дурацкой и плохо верила в пушкинскую няню, говоря, что поэт ее сам выдумал вместе с ее побасками, спицами и тоской»), в Европе Мартын сделался русским в абсолюте. То же произошло и с Набоковым-литератором — по крайней мере первую славу он приобрел на русской ностальгии, сумев стилистически «облегчить» ее так, чтобы она стала доступна иностранному читателю. «По-русски так еще никто не писал», — воскликнул кто-то из эмигрантских критиков восхищенно, а Георгий Иванов повторил возмущенно.

Набоков, воспитанный в англоманской семье, с детства окруженный европейскими атрибутами (спорт, теннис, автомобили, что было не свойственно русской жизни начала века), ступив на европейскую землю в 1919 году не вояжером, а беженцем, в том же году пишет почти «под Блока»:

• Будь со мной прозрачнее и проще:
• у меня осталась ты одна.
• Дом сожжен и вырублены рощи,
• где моя туманилась весна,

• где березы грезили и дятел
• по стволу постукивал… В бою
• безысходном друга я утратил,
• а потом и родину мою.

Все набоковские рассказы, повести и романы, созданные до 1940 года, — пока он не уехал из Европы в Соединенные Штаты, не перешел на английский и не стал американским писателем, — объединены символикой русских воспоминаний. Они представляют собой модификации одной темы (метатемы) — писатель, художник, творец, создающий свой мир и держащий дверь открытой в свою «лавку чудес».

Его мир творится на наших глазах: мы можем наблюдать, как одна фраза тянет за собой другую, звук — ассоциацию, слово — видение из прошлого; и неважно, кем в миру «служит» очередной герой — это условность; у него неизменны зоркость писателя, «соглядатайство» писателя, страсть писателя переводить все в слова: «На него находила поволока странной задумчивости, когда, бывало, доносились из пропасти берлинского двора звуки переимчивой шарманки, не ведающей, что ее песня жалобила томных пьяниц в русских кабаках. Музыка… Мартыну было жаль, что какой-то страж не пускает ему на язык звуков, живущих в слухе. Все же, когда, повисая на ветвях провансальских черешен, горланили молодые итальянцы-рабочие, Мартын — хрипло и бодро, и феноменально фальшиво — затягивал что-нибудь свое, и это был звук той поры, когда на крымских ночных пикниках баритон Зарянского, потопляемый хором, пел о чарочке, о семиструнной подруге, об иностранном-странном-странном офицере». Так ритмически-поэтически неписатель размышлять не станет.