100 великих узников

Первые пять лет Г. С. Батеньков находился в ней безвыходно, не видя человеческого лица, не слыша человеческого голоса: только дежурный офицер справлялся о его здоровье, да на Пасху комендант крепости приходил похристосоваться с узником. Потом ему разрешили прогуливаться в садике: там он посадил яблоню и к концу своего 20-летнего заточения ел с нее яблоки. Пищу узник получал по собственному желанию, в основном вегетарианскую, получал и вино, но одиночество его было полнейшим, так как пищу ему подавали через окошечко в двери. Единственным живым существом, с которым общался Г. С. Батеньков, была прирученная им мышь, которая ежедневно — в одно и то же время — выползала из своей норки, чтобы разделить одиночество узника.

Читать арестанту разрешили только Библию: книгу ему прислали на разных языках и со словарями, и таким образом заключенный изучил несколько языков. Временами Г. С. Батеньков терял рассудок: еще в 1828 году он хотел лишить себя жизни голодом и бессонницей. Но с ума узник не сошел, только разучился говорить, забыл многие обыкновенные слова и потерял счет времени: иногда "ему казалось, что он сидит уже несколько лет, иногда — что стоит несколько месяцев на молитве и во все время ничего не ест"… Рассказывают, что новый комендант крепости — И. Н. Скобелев, простой русский человек, выслужившийся из солдат, при каждом удобном случае напоминал царю о несчастном узнике, но все было напрасно: Николай I был неумолим.

После долгих лет заточения сам Г. С. Батеньков обращался к царю со словами безумного человека, из-под его пера выходили бесконечные стихи под общим названием "Одичалый". В 1846 году истек 20-летний срок каторжных работ, назначенных Г. С. Батенькову, и новый шеф жандармов А. Ф. Орлов, пришедший на смену А. Х. Бенкендорфу, докладывал царю о возможности смягчения участи заключенного. Николай I положил тогда такую резолюцию: "Согласен, но он содержится только от того, что был доказан в лишении рассудка; надо его переосвидетельствовать и тогда представить, как далее с ним поступить можно".

Комендант крепости удостоверил "тихое и кроткое поведение арестанта", и в середине февраля 1846 года Г. С. Батенькова отправили в Томск. "Когда отпустили меня из Равелина… я был как новорожденный младенец", — так оценил он свое душевное состояние. Прибыв на место поселения, бывший узник писал своей приятельнице: "Двадцать лет провел я в уединении. Вы, без сомнения, думали, что мне нестерпимо трудно. Может быть, и так; но есть в душе человеческой что-то могущественнее всех зол — и это ощутительнее для лица вполне обнаженного. Как бы то ни было, но я перенес всю тяжесть своего положения, не роптал и не ропщу. Так быть подобало".

Г. С. Батеньков вышел из крепости 50-летним стариком и еще 10 лет прожил в Томской губернии, а после амнистии поселился в Калуге, где и скончался в 1863 году.

Верховник Д. М. Голицын

После смерти императора Петра II обсудить вопрос о престолонаследии собрался Верховный тайный совет. Канцлер А. И. Головкин предлагал возвести на престол потомство Анны — старшей дочери императрицы Екатерины I. От брака с герцогом Голштинским у Анны родился сын Петр; хотя и по боковой линии, но он был единственным младенцем мужского пола среди Романовых. Члены Верховного тайного совета спорили до хрипоты, и все же вариант этот, в конце концов, отвергли. Были еще три дочери от царя Ивана — брата Петра I. Одну из них, Прасковью Ивановну, отвергли по причине того, что она не сможет поддержать престиж российской державы. Отвергли и сестру ее — Екатерину Ивановну, муж которой, герцог Мекленбургский, всегда мог нагрянуть к своей неразвенчанной жене. Обер-гофмейстер А. Г. Долгорукий выдвинул было кандидатуру Евдокии Лопухиной — первой супруги Петра I, которая в это время тихо и мирно жила в Новодевичьем монастыре. Но Д. М. Голицын терпеливо объяснил, что вместе с ней явятся фавориты в рясах… Оставалась одна Анна Иоанновна — третья дочь царя Ивана, которую в свое время выдали замуж за Фридриха-Вильгельма, герцога Курляндского. После пышных свадебных празднеств герцог, по дороге в Митаву, скоропостижно скончался в 40 километрах от Санкт-Петербурга.

Курляндия и раньше пугала Анну неизвестностью, и в Митаве она скоро почувствовала всю фальшь своего положения. Она очутилась в чуждой ей немецкой среде, в стране, которая служила причиной спора между Россией, Польшей и Пруссией. По брачному договору Анне, в случае смерти герцога, полагалось обеспечить "достойное вдовье жилище" и 40 000 рублей в год на пропитание, но приданое ей было выплачено не все. После смерти Фридриха-Вильгельма герцогом Курляндии стал Фердинанд — дядя покойного мужа Анны, весьма нерасположенный к России. На поселившуюся в Митаве герцогиню смотрели как на бедную родственницу и приживалку, которую навязал им монарх соседнего государства, и потому искали любого случая, чтобы унизить и притеснить ее.