Худеющий

— Насчет чего?

— Потом скажу. Прежде всего мне надо подумать. Не пропадешь тут?

— Все в порядке.

— Ты ложись-ка. А то лицо совсем белое стало.

— Хорошо. — Его тут же начало клонить в сон. Хотелось спать и отдохнуть, потому что чувствовал себя смертельно усталым.

— Кстати, девка, которая в тебя стрельнула, — ничего так?

— Потрясающая.

— Даже так? — В глазах Джинелли с новой силой вспыхнул странный огонек. Это вызвало у Билли тревогу.

— Хороша…

— Ложись, Билли. Поспи. Я приду попозже. Ничего, если я ключ возьму?

— О чем речь…

Джинелли вышел. Билли лег в постель и аккуратно положил рядом перевязанную руку, понимая, что, если повернется во сне и надавит на нее, проснется от боли.

«Может быть, это его хохма», подумал Билли. «Может быть, он сейчас звонит Хейди. А когда я проснусь, у подножия постели будут сидеть люди с большими сетчатыми ловушками. Они, наверно…»

Он быстро заснул и ни разу не потревожил больную руку.

На сей раз не было страшных снов.

Когда проснулся, людей с сетчатыми ловушками в комнате не было. Напротив него в кресле сидел Джинелли и читал книжку «Это дикое похищение», попивая пиво из жестянки. За окном была темень.

На телевизоре стояли еще четыре банки. Билли облизнул губы.

— Мне бы тоже баночку, — проскрипел он.

Джинелли посмотрел на него.

— Ага! Рип ван Винкль вернулся к жизни. О чем речь! Сейчас открою тебе одну.

Он поднес Билли банку пива, и тот выпил ее всю единым махом. Хорошее, прохладное пиво. Потом ссыпал в пепельницу содержимое флакона эмпирина (подумал: пепельниц в мотелях куда меньше, чем зеркал, но все же хватает). Выудил одну таблетку и запил ее пивом.

— Как рука? — спросил Джинелли.

— Получше. — Отчасти это было ложью. Рука сильно болела. Но с другой стороны, это было и правдой. Потому что Джинелли все еще был здесь и не бросил его. Его присутствие действовало лучше всяких эмпиринов и дозы «Чиваса». Больнее всего бывало в одиночестве, только и всего. Отсюда мысли перешли к Хейди, потому что ей бы следовало быть здесь, с ним, а не этому гангстеру. Увы, Хейди жила себе в Фэйрвью, упрямо отвергая истину, потому что копание в деталях привело бы ее к осознанию собственной вины. Хейди этого не желала. Обида запульсировала в нем с ударами сердца. Что там сказал Джинелли? «Мудак — это тот, кто не верит тому, что видит?» Попытался отбросить, заглушить обиду: все-таки жена ведь. Его жена. Делала то, что считала полезным для него… Так ведь? Обида ушла, но не очень далеко.

— А что это у тебя в сумке? — спросил Билли. Сумка стояла на полу.

— Товары, — ответил Джинелли. Он бросил последний взгляд в книжку и швырнул ее в мусорную корзинку.

— Не смог найти Луиса Лямура.

— Что там за товары?

— Да это так — на потом. Когда пойду с визитом к твоим цыганским друзьям.

— Слушай, не будь идиотом, — встревожено сказал Билли. — Ты что — хочешь закончить, как я?

— Спокойно, спокойно, — сказал Джинелли. Говорил несколько удивленно, но успокоительно. Зато безумный огонек по-прежнему играл в его глазах. «Нет, это не мимолетная вспышка», — подумал Билли, — «кажется, я всерьез проклял Тадуза Лемке». Его проклятье располагалось напротив него в дешевом кресле мотеля, обтянутом искусственной кожей, и потягивало пиво «Миллер Лайт». С удивлением и страхом осознал еще одну вещь: возможно, Лемке знал, как снять свое проклятье, но у Билли не было ни малейшей идеи относительно того, как снимать проклятья белого человека из города. Джинелли нашел себе тут развлечение. Возможно, самое классное развлечение за последние годы. Что-то вроде магната на благотворительной ярмарке в городе своего детства. Джинелли оказался другом, пусть не шибко интеллектуальным, не слишком близким, поскольку называл его Уильямом, а не Биллом, или Билли. Он оказался громадным и исключительно эффективным охотничьим псом, освободившимся от поводка.

— Кончай с этими успокоительными хреновинами, — сказал Билли. — Лучше скажи, что ты намерен предпринять.

— Никто не пострадает, — ответил Джинелли. — Держи это в голове, понял? Я знаю, как это важно для тебя, Уильям. Ты ведь цепляешься за какие-то там принципы, которые для тебя нынче, увы, недоступны. А я займусь своим делом, поскольку для меня ты — обиженная сторона. Главное — никто не пострадает. Это тебя устраивает? О'кей?