Инструмент языка. О людях и словах

Почему сейчас так много заимствованных слов? Потому что в нашей стране так хорошо знают иностранные языки? Совершенно очевидно, что причина не в этом. Она, скорее, в противоположном. Иностранные слова нередко любят как раз те, кто других языков не знает. Используя заимствования, они словно намекают на то, что и сами некоторым образом причастны к иноязычной сфере. В сознании этих людей заимствованная лексика как бы компенсирует их незнание. Своего рода иностранный язык для бедных.

Сейчас, слава Богу, наша граница преодолима в обе стороны, и общение с другими культурами стало повседневностью. Это огромное благо, но в то же время и искушение. В Германии я имел возможность наблюдать нашу тамошнюю – весьма неоднородную – эмиграцию. Старики, покинувшие Россию десятки лет назад, говорили на изысканном русском языке, в то время как представители последней волны испытывали в отношении родной речи очевидные трудности. Главным богатством, которое этим старикам удалось в свое время вывезти, была русская речь. В отличие от нашей экономической эмиграции, вывозившей уже совсем другие ценности. Было забавно слышать, как провинциального вида тетки произносили «реновировать» вместо («как это будет по-русски?») «ремонтировать» и жеманно извинялись за избыток в себе иностранного. Эти люди говорили на невероятном сленге, смешавшем разноязычные корни и флексии: забрать билет (от нем. buchen – заказывать). Они не так карикатурны, как это может показаться на первый взгляд. В каком-то смысле эта публика – уменьшенная модель нас самих, так же окруженных иноязычной стихией, так же барахтающихся в ней без особого желания выбраться на сушу. По словам поэта:

Другой, не выучась так грамоте, как должно,

По-русски, думает, всего сказать не можно,

И, взяв пригоршни слов чужих, сплетает речь

Языком собственным, достойну только сжечь.

(А.П. Сумароков. «Две эпистолы». 1748-й год: проблема, как видим, не нова.)

Говоря о нашей страсти к заимствованиям, нельзя не упомянуть еще один важный фактор: наш комплекс неполноценности. Звучит резковато, но по сути ведь правильно, и язык – беспристрастный тому свидетель. Если мы хотим, чтобы вещь (явление) «впечатляла», непременно именуем ее на английский манер. Вы можете себе представить такую же русификацию английского? Получается, что в мире мы до сих пор чувствуем себя провинциалами. Наши претенциозные названия, призванные указать на сходство с нездешними образцами, на деле обозначают лишь одно: вторичность. Стремление казаться «на рубль дороже» выглядит довольно глупо. Зачем? Разве та культура, которую мы создали, не позволяет нам быть самодостаточными?

Опасение вызывают не иностранные слова сами по себе – их в нашей речи сколько угодно. И это нормально. Опасение вызывают необоснованность и неумеренность. Нужна разумная пропорция между лексикой русской (или русским языком освоенной, что одно и то же) и заимствованной. Иными словами, прежде, чем обратиться к языку чужому, следует хорошенько взвесить возможности своего.

Впрочем, следуя известному литературному персонажу, прежде всего необходимо сохранять спокойствие. Мы – современники процесса, и кое-какие пропорции для нас смещены. Кое-что мы можем преувеличивать, забывая, что все уже в истории когда-то было. Каждый народ переживал периоды сильнейших чужеродных влияний. Эти периоды сменялись эпохами тщательной переработки полученного, а затем – периодами иных влияний, в том числе и собственных влияний на других. В России можно вспомнить эпоху галломании, когда вся наша знать говорила по-французски. Римляне, даже превзойдя греков по силе и богатству, продолжали видеть в них образец. И предсмертное обращение Цезаря к Бруту прозвучало не на латыни. Согласно преданию, знаменитые слова были сказаны по-гречески (дословно: «И ты, дитя?»). Именно так следовало говорить в ответственных случаях.

Да, мы не первые, кто в подобное положение попадает. Но мы и не единственные. В той или иной степени те же сложности сейчас испытывает большинство культур. Беспрецедентное влияние английского языка отражает цивилизационное (назвать его культурным было бы преувеличением) доминирование США в мире. Не исключаю, что с прекращением этого доминирования (а процесс, как когда-то говорили, пошел) распространившиеся американизмы будут видеться нашим внукам милой подробностью – чем-то вроде нынешних галлицизмов в русском. Существует и встречная тенденция: радикальное изменение общественного сознания в России, идущее бок о бок с экономическим подъемом. Полагаю, что постепенное избавление страны от комплексов также несколько собьет волну заимствований. Это факторы объективные. К субъективным относимся мы с вами. И мы способны влиять на язык – уже тем хотя бы, что правильно говорим и пишем.