Ошибка Дон Жуана

Гвен покраснела и потупилась. Аннабел Ричвуд вовсе не была таким уж чудовищем, просто... просто Лиззи всегда походила на живую, веселую, симпатичную куклу, и уж ее (и Гвен) родители не были рабочими и швеями! Бедная мама...

— Ты ничего не знаешь о нашей семье и не можешь...

— Верно. Не могу. Но, видишь ли, иногда разные семьи очень похожи между собой...

На этот раз синие глаза смотрели куда-то вдаль, и Гвен снова уловила горечь и тоску в низком, чуть хриплом голосе Родриго.

Внезапно он снова посмотрел на Гвен и улыбнулся чарующей, открытой и светлой улыбкой.

— Сними ты эту хламиду! Я уже ухожу, а в ней ты снова заболеешь.

— Я уже здорова.

— Я бы не сказал. По-моему, ты, скорее, еле жива, но это дело вкуса.

Странное дело — только что Гвен была готова спорить и сражаться, но эти желания куда-то испарились. Она, словно очарованная звуками этого голоса, накрылась покрывалом и неловко стянула с себя ночнушку.

Следующий эпизод был родом из ночных кошмаров любителя слезливых мелодрам.

Родриго Альба деловито взбивал ей подушки.

Затем, он помог ошеломленной Гвен улечься на них и заботливо — честное слово! — поинтересовался:

— Тебе удобно?

Она смогла только потрясенно кивнуть, а потом веки ее стремительно налились свинцом. Уже засыпая, Гвен пробормотала, совершенно детским голосом:

— Если я кому-нибудь расскажу об этом, мне не поверят... Но ты не бойся, я никому не расскажу...

Она еще успела заметить, как пристально он смотрит на нее, и от всей души пожелала самой себе выглядеть хоть чуточку похожей на болеющую Лиззи: такой же трогательной, хрупкой и хорошенькой. После чего сон стремительно захлестнул ее, поэтому последних слов своей добровольной сиделки Гвендолен Ричвуд, к сожалению, не расслышала.

Родриго Альба осторожно поправил покрывало и легко провел рукой по серебристым локонам спящей девушки.

— Я и не боюсь... принцесса. Спи спокойно.

6

Гвен приоткрыла глаза и увидела, как золотые ленты солнечного света осторожно вползают в щели деревянных ставен. Некоторое время она молча любовалась этим золотым сиянием, потом потянулась, поворачиваясь на спину.

Руку она отлежала, и сейчас тысячи иголочек кололи ее плоть. Гвен осторожно вытянулась на прохладных льняных простынях. События вчерашнего дня возвращались к ней, медленно, но неотвратимо.

В жизни Гвен, по ее собственному мнению, потрясений было немного. Разве только в самом начале работы в полиции, когда ее вызвали прямо на место преступления. Вид изнасилованной и задушенной девицы привел ее тогда в такое состояние, что обвиняемый выразил сомнение в способности адвоката дожить до суда...

Почему это случилось с ней теперь?..

Неожиданно, ее ноздрей коснулся божественный запах пищи. Это Гвен обрадовало. Она явно проголодалась, что было признаком выздоровления.

Она осторожно потягивалась, поворачивала голову в разные стороны, моргала то чаще, то реже, пока не убедилась, что все последствия травмы и болезни остались позади. Ну... почти все.

Во всяком случае, голова больше не кружилась и не болела.

Возле кровати стоял столик с серебряным подносом, накрытым салфеткой. Упоительный запах кофе шел именно оттуда. Неужели гордый красавец Родриго Альба всю ночь не сомкнул глаз, чтобы прямо на рассвете собственными руками приготовить ей завтрак? Гвен цинично ухмыльнулась. Как бы, там ни оказалось, нужно поскорее приходить в себя и возвращаться к своему отпуску, долгожданному, выстраданному и необходимому. Мама будет зудеть, отец — добродушно гудеть, Лиззи — жужжать, без умолку. Зато они свои, родные, отлично знакомые, предсказуемые и понятные. Жизнь войдет в свою колею, а будоражащее ее душу и тело обаяние Родриго Альба останется в прошлом и постепенно забудется...

Словно в отместку, образ синеглазого идальго вспыхнул в мозгу Гвен с такой пугающей яркостью, что она даже передернула плечами.

Ну... совсем, конечно, не забудется...

Интенсивно сражаясь с гиперсексуальным образом Родриго, Гвен потянулась к подносу. Булочки были горячими и пышными, масло и мед так и просились на них. Кофе навевал мысли об Аравии, и ее шейхах, свежие фрукты благоухали. На подогретой серебряной тарелке аппетитно шкворчала яичница с беконом, а на отдельном блюдечке лежала копченая осетрина, способная насытить гурмана одним своим видом.