Циолковский

• Россия тысячам тысяч свободу дала.
• Милое дело! Долго будут помнить про это.
• А я снял рубаху
• И каждый зеркальный небоскреб моего волоса,
• Каждая скважина
• Города тела
• Высветила ковры и кумачовые ткани.
• Гражданки и граждане
• Меня — государства
• Тысячеоконных кудрей толпились у окон.
• Ольги и Игори,
• Не по заказу
• Радуясь солнцу, смотрели сквозь кожу.
• Пала темница рубашки!
• А я просто снял рубашку –
• Дал солнце народам Меня!
• Голый стоял около моря.
• Так я дарил народам свободу,
• Толпам загара!»

Несмотря на некоторое сходство образа «телесного государства» с идеями Циолковского и прославление столь милой его сердцу свободы, стихи Хлебникова не произвели на Константина Эдуардовича ожидаемого впечатления, и он сделал приписку на полях письма — «Темно».

Учение Циолковского оказалось также удивительно созвучным сокровенным мыслям писателя Михаила Михайловича Пришвина (1873–1954) о жизненном единстве Вселенной, о целостности космической материи. В думах о Вселенной он постоянно обращался и к прошлому, и к будущему, пытаясь постичь народные истоки русского космического мировоззрения. В дневнике 1929 года Пришвин пишет о непосредственном чувствовании звездного неба, о пантеистическом начале творчества, о грядущем Всечеловеке и «сверхвременном чувстве цельности человеческой жизни», о любви как о чувстве Вселенной («когда все во мне и я во всем»). О знакомстве Пришвина с работами Циолковского сведений не сохранилось, однако в книге Вернадского «Биосфера» Пришвин увидел космистские истины, известные ещё древним египтянам, и эти истины заключаются в том, что все мы — дети Солнца. Циолковский также нигде не упоминает имени Пришвина (равно как и Вернадского). Тем не менее все трое думают и пишут об одном и том же. Это значит — пришло их время, время космистов!

Пришвин развертывает целый каскад философских аргументов, почерпнутых из собственного ощущения ритмики Вселенной — от «календаря света» (смены времен года) до единой со всеми планетами Солнечной системы ритмики дыхания: «Я всегда чувствовал смутно вне себя эти ритмики мирового дыхания, и потому научная книга Вернадского „Биосфера“, где моя догадка передается как „эмпирическое обобщение“, читалась мной теперь, как в детстве авантюрный роман. И мне теперь стало гораздо смелее догадываться о творчестве так, что, может быть, эта необходимая для творчества „вечность“ и есть чувство не своего человеческого, а иного, планетного времени, что, может быть, эту способность посредством внутренней ритмики соприкасаться с иными временами, с иными сроками и следует назвать собственно творчеством?»

Постоянно пополнялась библиотека Циолковского и его собственными книгами. Он сам их и распространял, публикуя объявления с приглашением всех желающих посетить в обозначенные часы его дом для приобретения литературы и ознакомления с моделями дирижабля, остававшегося его любимым детищем. Желающих было очень мало. Книги распродавались медленно. Часть из них Циолковский традиционно раздавал бесплатно. Постепенно среди технической литературы стали появляться и работы философского содержания: в 1914 году была опубликована «Нирвана», в 1916-м — «Горе и гений».

Вопросы совершенствования общественного устройства и прогнозирования социального развития занимали его все больше. Революционные события 1917 года и последовавшая вслед за ними Гражданская война в России только подогрели интерес Циолковского к философской и социальной проблематике. Одновременно он вновь обратился к Евангелиям.

НОВАЯ ВЛАСТЬ

Октябрьскую революцию Циолковский встретил с надеждой и воодушевлением. Советская власть в Калуге была установлена 11 декабря (27 ноября) 1917 года. Уличных боев не случилось, хотя по ночам постреливали и чуть не дошло до серьезного кровопролития. В городе были расквартированы части, поддерживающие Временное правительство. Они заняли выжидательную позицию и после того, как образованный 15 ноября Военно-революционный комитет сместил губернского комиссара, были начеку, готовые в любое время вмешаться в ход событий и ликвидировать орган Советской власти, состоявший из восьми большевиков и четырех левых эсеров. Лишь в конце ноября, когда из Минска и Москвы стали прибывать революционные войска, противников Советов разоружили. Не удалось спровоцировать на саботаж и население города. Тем не менее в декабре состоялась антисоветская манифестация в поддержку Учредительного собрания. В ходе уличных столкновений и спровоцированных беспорядков два человека были убиты, три десятка ранены.