Куда падал дождь

Не мешай мне.

Сэм покачал головой. Ты должен помочь Лейси.

Потом Миднайт увидел отца и мать и брата Натана. С ними, судя по всему, все было в порядке. Они тоже давали понять ему, что хотят, чтобы он вернулся назад. После этого он уже не так сопротивлялся незримой силе, гнавшей его назад по тоннелю.

Миднайт почувствовал, как все его тело пронзила резкая боль, особенно невыносимо ее раскаленные лезвия жалили голову и лоб. Его всосало обратно по тоннелю в несчастное, сплющенное, почти безжизненное тело в машине. Обратно в полубессознательное состояние, которое было сама боль, потерянность и ужас.

Он почувствовал тяжесть сотни килограммов железа, навалившегося на его грудь. Он хотел подняться и снова полететь, но не мог: он оказался в ловушке.

Ему нужно было свободное пространство. А вместо этого его закрыли в ловушке.

Потом он услышал голоса. Сварщики резали то, что осталось от машины, чтобы извлечь его на свет Божий. Каждый раз, когда они отбрасывали очередной кусок металла, это причиняло ему неизъяснимую боль, еще большую, чем раньше.

Ему ненавистна была сама мысль о том, что он будет в ловушке собственного тела. Он молил о смерти. А вместо этого его вытащили. – Несколько часов спустя Миднайт очнулся от – прикосновения к голове и груди руки в резиновой перчатке. Повсюду из его тела торчали иглы. Одежду разрезали и стянули с него, и он лежал ЧРД ослепительным светом, который согревал его. Свет струился с потолка. Люди в белых халатах о чем-то тревожно переговаривались шепотом. Одна из врачей особенно запомнилась ему: у неё дрогнула рука и выпустила скальпель. Боль нахлынула из глубин тела, и она была хуже всех игл и скальпелей, вместе взятых. Ему казалось, что каждый нерв в его черепе взорвали острыми иглами и стеклами. Он хотел заговорить, объяснить им, что хочет.

А вместо этого их закрытые масками лица.

Когда свет снова вспыхнул, послышались тревожные голоса врачей:

– Мы теряем его…

Но он вовсе не потерялся. Он покинул свое тело и свободно парил над ним, ни боли, ни тьмы больше не было, он свободно плыл над ними, созерцая со стороны, как они яростно сражаются за его жизнь.

Он особенно сочувствовал этой женщине-нейрохирургу. Она была высокая и стройная, и взгляд у нее был напряженный и полный ужаса. Миднайт обратил внимание, что у нее заметно дрожат руки, а все, затаив дыхание, смотрели, как она умело делает свое дело.

А потом Миднайт проплыл сквозь стену и очутился в комнате ожидания. Там сидела Лейси – одна-одинешенька, вся в слезах. Десять лет он твердо верил, что сердце у нее изо льда, что ей дела нет до того, жив он или мертв, что она вышла за Сэма только из-за его денег.

В какую-то долю секунды он понял, что ошибался.

В лице у нее не было ни кровинки, и она без слов молилась за него; всем сердцем и душой она отдалась мольбе. Он спустился к ней и пытался заговорить, как-то утешить ее, объяснить, что в смерти ничего страшного нет. В какое-то мгновение она будто очнулась и стала оглядываться по сторонам, словно чувствуя его присутствие. Но она не могла увидеть или услышать его, а здравый смысл убеждал ее: надо быть безумной, чтоб думать, что он где-то здесь. И отчаяние ее только усугубилось.

Ничего сейчас Миднайту так не хотелось, как поговорить с ней, дотронуться до нее – хоть один разок; сказать ей, что ему горько, что он причинил ей боль и оставил ее.

Что он был не прав.

Но сначала ему надо было выжить..

В это время в другой части города, в роскошном номере дорогого отеля, одинокая, закутанная в плащ фигура в черном в безмолвной муке склонилась над старинным чайным столиком, худые руки были сложены в молитвенном жесте, и обладатель их молил дьявола проклясть Джонни Миднайта и покарать его мучительной смертью на глазах у Лейси.

А еще лучше – пусть разум его угаснет и превратится в нечто растительное, так чтобы Лейси жалела его, а он сам себя презирал.

Пусть он почувствует, что значит быть бессильным, нелюбимым и не способным любить. Не претерпевшие страдание да претерпят его сполна.

Последние лучи догорающего дня освещали фотоальбом и заржавевшую зажигалку. Трофеи. Мемуары.

Худые пальцы открыли альбом и перелистали страницы. Останавливаться на отдельных фотографиях не было нужды: каждое ненавистное лицо было выжжено в измученной душе хозяина номера.

Сначала шли рекламные изображения совершенного семейства Дуглас в их совершенном доме. Вот они, все четверо: сияющая черноволосая Камелла, знаменитый сенатор и их двое отпрысков – сгруппированные самым привлекательным образом, как ни смотри, – нормальное любящее семейство перед бассейном или за обеденным столом, чего в жизни никогда не бывало.