Куда падал дождь

– Джонни, ты еще не выздоровел. Не ходи…

– Хватит лжи. Присмотри лучше за нашим сыном. Больше ничего общего у нас не осталось.

И Миднайт выскочил в холод и тьму ночи. Но он успел еще услышать ее сдавленный, полный ужаса голос: она звала его.

Тусклый манящий огонек такси служил единственным маяком в разверзшихся хлябях.

Одинокая фигура в капюшоне и лыжной маске мчалась изо всех сил, но доберман бежал быстрее.

Сотня метров.

До спасения.

Но страшный пес быстро сокращал расстояние: он мчался бешеными скачками, высунув язык, стуча когтями по мокрому асфальту и перескакивая через выбоины.

Задыхаясь, фигура в черном рухнула на машину в тот самый момент, когда Джонни Миднайт выскочил на улицу.

В панике рука беглеца боролась с ручкой дверцы, затем он рухнул на заднее сиденье, поспешно захлопнув за собой дверцу и нажав на кнопку. Тяжело дыша, с истерической радостью стал вытягивать из промокшего насквозь кармана что-то черное, тяжелое, тускло поблескивавшее.

Слишком поздно.

Нерон, встав на дыбы, ткнул мокрую морду в окно такси, оглашая окрестность яростным лаем. Вдруг вместо собачьей морды в окне появилось лицо Миднайта, и убийца навел тупорылый ствол 38-го калибра прямо ему между черными дугами бровей.

Вечной ночи.

Курок поддался – с натугой.

Щелкнул – и только.

Выстрела не последовало.

Ошеломленный водитель повернулся, чтоб взглянуть на происходящее: прямо на него смотрел тупорылый ствол.

– Гони, а то подохнешь, – послышался задыхающийся шепот из-под черной лыжной маски.

Таксист изо всех сил нажал ногой на акселератор. Машина уже летела, когда он наконец решился спросить:

– Куда?

– Саусалито. К причалу.

Глава двенадцатая

Лейси внезапно проснулась, сама не понимая, какие звуки в холодной завывающей тьме ее разбудили, – их было слишком много. Сердце в груди колотилось, готовое выпрыгнуть. Она всегда ненавидела суда с их сыростью и запахом соли и моря, но в эту штормовую ночь, когда они с Джо оказались пленниками Джонни, особенно.

Ветер сотрясал кровлю, дождь барабанил по окну. Даже в такой защищенной гавани, как Саусалито, волны били по корпусу плавучего дома Джонни и раскачивали его как люльку, отчего он казался живым существом.

Нос и корма беспокойно стонали на натянутых швартовых. Кругом что-то вскрикивало, било, отчего сердце ее каждый раз проваливалось, живот обжигало холодом, а воображение разыгрывалось не на шутку и ей чудились чьи-то крадущиеся шаги по палубе. Лейси прижалась к стеклу, и в это время небо вспыхнуло, на миг осветив фосфоресцирующим светом ее спальню; затем снова все погрузилось во тьму. Послышались раскаты грома.

В такую погоду хороший хозяин собаку на улицу не выгонит.

Натянув на белую кружевную ночную рубашку шелковый халатик, Лейси уже в третий раз поднялась с постели и отправилась проведать Джо. Дверь в спальню Миднайта была приоткрыта, и она остановилась на пороге.

Он затащил ее сюда – против ее воли.

Ей до него нет никакого дела. Ее к нему не тянет.

Но ее тянуло.

Джонни сбросил во сне покрывало, его черная голова скатилась с подушки, он разметался на постели. Башмаки он сбросил, но спал в одежде и не выключив свет. Она вспомнила, какое утомленное у него было лицо, когда они приехали сюда. Однако это не помешало ему тут же сунуться в комод и разыскать свой револьвер и пули, пока она сражалась с Джо, пытаясь уложить его спать.

Джо прекрасно понял, что между Джонни и матерью сложные отношения, что они явно на ножах, к тому же необычность ситуации, этот новый дом на воде – все возбуждало мальчика настолько, что загнать его в постель было не так-то просто. В конце концов ей снова пришлось просить помощи у Джонни. Что он и сделал – с ленцой, с ухмылкой явного превосходства и издевательски легко. Джо залез под одеяло, как пай-мальчик закрыл глаза, а Миднайт сидел на кровати и смазывал свой отвратительный револьвер. Джонни всегда легко находил общий язык с детишками; со своим, видно, у него тоже все шло на лад.

Ей не хотелось даже думать об этом.

Во сне Миднайт выглядел таким утомленным, что ее невольно потянуло к нему. Рубашка на нем была белоснежной и накрахмаленной, она обтягивала его тело, резко контрастируя со смуглой кожей. Он расстегнул верхние пуговицы. В комнате было прохладно; она, во всяком случае, дрожала от холода. За время болезни он сильно исхудал. Прямо кожа да кости. Да и ослабел – хотя признаться в этом ему не позволяла гордость.