Кровавый меридиан

Видел.

Жуть. В жизни не встречал такого.

Давно уже, наверное, замариновали. По правде говоря, им и мою бы надо замариновать. Чтобы больше не связывался с таким болваном.

Весь день они перемещались от стены к стене, прячась от солнца. Паренёк из Джорджии рассказал, что мёртвые тела их товарищей выложены на рыночных прилавках для всеобщего обозрения. Безголовый капитан валяется в грязи, его уже свиньи наполовину объели. Он вытянул в пыли ногу и прокопал каблуком ямку.

Готовятся отправить нас в Чиуауа.

Откуда знаешь?

Так говорят. Не знаю.

Кто это так говорит?

Вон тот, Шипман. Он немного болтает по-ихнему.

Малец всмотрелся в того, о ком шла речь. Покачал головой и выстрелил сухим плевком.

Ребятня торчала на стенах целый день. Они пялились на узников, тыкали пальцами и что-то трещали. Ходили по парапету и старались помочиться на спавших в тени, но пленники были начеку. Некоторые придумали кидаться камнями, но потом малец подобрал в пыли булыжник размером с яйцо и сшиб одного ребятёнка — за стеной лишь глухо шмякнуло упавшее тело.

Ну ты чего натворил, а? сказал паренёк из Джорджии.

Малец посмотрел на него.

Сейчас заявятся сюда с плетьми и уж не знаю с чем.

Малец сплюнул.

Ничего не заявятся. И никаких плетёнок им не будет.

Никто так и не пришёл. Какая-то женщина принесла миски с фасолью и подгорелые лепёшки на блюде из необожжённой глины. Вид у неё был встревоженный, она улыбнулась им, вынула из-под шали тайком пронесённые сласти, а на самом дне мисок они обнаружили куски мяса с её собственного стола.

Спустя три дня их посадили на жалких маленьких мулов и, как и было предсказано, отправили в столичный город.

Ехали пять дней через пустыню и горы, минуя пыльные деревушки, где поглазеть на них высыпали все местные жители. Конвоиры, одетые кто во что горазд, в выцветших и потрёпанных нарядах, пленники — в лохмотьях. Каждому выдали по одеялу, и вечерами, сидя на корточках у костра в пустыне, почерневшие от солнца, тощие и закутанные в эти серапе, они выглядели последними пеонами, батраками Божиими. По-английски никто из солдат не говорил; приказания они отдавали хмыканьем или жестами. Вооружены были неважно и страшно боялись индейцев. Сворачивали самокрутки из кукурузных листьев и молча сидели у костра, прислушиваясь к звукам ночи. А когда заговаривали, разговор всегда шёл о ведьмах или другой какой нечисти похуже, а ещё старались различить во мраке голос или крик, какого у тварей земных не бывает. La gente dice que el coyote es un brujo. Muchas veces el brujo es un coyote.

Y los indios tambien. Muchas veces llaman corno los coyotes.

Y que es eso?

Nada.

Un tecolote. Nada mas.

Quizas.^[51]

Когда они миновали горный проход и внизу показался город, сержант, командир отряда, остановил лошадей и что-то сказал ехавшему за ним солдату, а тот спешился, достал из седельной сумки сыромятные ремешки, подошёл к пленникам и жестом предложил скрестить запястья и выставить руки вперёд, показав, как это нужно сделать. Он связал им руки, и все снова тронулись в путь.

В город въезжали, как сквозь строй, между двумя рядами мусора. Их гнали, точно скот, по булыжным улицам, за их спинами звучали приветственные крики, а солдаты в ответ улыбались, как подобало, отвечали кивками на цветы и протягиваемые стаканчики, вели оборванных искателей удачи по главной площади, где плескалась вода в фонтане и на резных сиденьях из белого порфира отдыхали праздные гуляки, мимо губернаторского дворца, мимо собора, где на запылённых антаблементах и среди ниш на резном фасаде рядом с фигурами Христа и апостолов восседали стервятники, простиравшие свои тёмные одеяния в позах странной благожелательности, а вокруг, развешанные на верёвках, трепетали на ветру высушенные скальпы убитых индейцев, и длинные волосы их раскачивались понуро, словно волокна каких-то морских тварей, а высохшая кожа хлопала по камням.

Они ехали мимо стариков, тянувших морщинистые руки за подаянием у церковных дверей, мимо нищих калек в лохмотьях, с печальными глазами, мимо детей, что спали в тени без сновидений, а по лицам у них ползали мухи. Тёмные медяки в миске с грохочущей крышкой, высохшие глаза слепых. Писцы, устроившиеся на ступеньках со своими перьями, чернильницами и песочницами, стоны прокажённых, бродящих по улицам, облезлые собаки — кожа да кости, продавцы тамале,^[52] старухи с тёмными землистыми лицами, перепаханными морщинами. Они сидят на корточках в канавах, эти старухи, жарят на древесном угле полоски мяса неизвестного происхождения, и оно шипит и брызжет маслом. Везде полно малолетних сирот, хватает и злых карликов, шутов и пьянчуг, которые несут всякий бред и размахивают руками на маленьких рынках столицы. Миновали пленники и бойню в мясных рядах, откуда пахнуло чем-то похожим на парафин; там висят чёрные от мух внутренности, лежат большие красные шматы свеженарубленного, но уже потемневшего с утра мяса, стоят ободранные и нагие черепа коров и овец с безумным взглядом глупых голубых глаз, застыли туши оленей и свиней-пекари, с крюков свисают головой вниз утки, куропатки, попугаи и прочая местная дичь.

---

51 Говорят, койот — это злой дух. Часто бывает, что злой дух — он койот и есть.

И индейцы тоже. Часто бывает, койоты дьявола призывают.

А это что?

Ничего.

Филин. И всё.

Наверное (исп.).

52 Тамале, тамаль — лепёшка из кукурузной муки с начинкой из мясного фарша с перцем чили.