Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство

— Эй, мистер! Ты будешь качаться или нет? — спросил непонятно откуда взявшийся маленький ребенок.

Я слез с качелей и отошел в сторону. Внутри снова стало пусто и тоскливо. Передо мной, в тени деревьев, сидела молодая пара. Они заняли тот же столик, который много лет назад занимали мама с папой. Женщина встала и начала звать детей, положив руки на пояс, — так делала и моя мама, когда ей нужно было докричаться до нас с братьями. На секунду я встретился взглядом с этой дамой. Она улыбнулась мне и приветливо кивнула. Потом я услышал, как к столу бегут дети, и закрыл глаза, снова задумавшись о том, что же случилось с нашей семьей. В голове крутилось всего два вопроса: почему мама так со мной обращалась и любила ли она меня когда-нибудь?

Вечером того дня я ужасно хотел поговорить с миссис Катанзе, но не смог набраться смелости. На следующее утро я спал допоздна и пришел на кухню, когда все уже позавтракали.

— Ее тут нет, крысеныш, — прошипел Ларри-младший. — Придется самому готовить.

Я стоял посреди кухни и пытался сообразить, что же делать. Готовить я не умел, а где лежат кукурузные хлопья — и есть ли они? — не знал.

— Итак, — начал тем временем Ларри-младший, — до меня дошли слухи, что твоя мама частенько колотила тебя. Ну и каково это? В смысле, что ты чувствуешь, когда твое лицо используют вместо половой тряпки?

Гаденыш опять принялся за свое. Каждый раз, стоило Ларри-младшему оказаться со мной в одной комнате, он начинал меня унижать. Я закусил губу, пытаясь придумать достойный ответ. Но ничего приличного в голову не приходило, а внутри все так и кипело от злости.

— И чего ты молчишь? Мне же интересно! Серьезно, расскажи, каково это, когда из тебя вышибают дерьмо? И почему ты не давал ей сдачи? Может быть, ты сопля трусливая?

Я развернулся и побежал в свою комнату. Хоть я и захлопнул за собой дверь, до меня все равно доносился издевательский смех Ларри-младшего. Я забрался в кровать и разревелся, сам не знаю почему. После этого я целый день не выходил из комнаты.

— Миссис Катанзе, а я правда сопля трусливая? — спросил я Лилиан на следующий день, когда она повезла меня в торговый центр.

— Сопля трусливая? Дэвид, ты где таких слов набрался?

Я не хотел ябедничать на Ларри-младшего, но он был плохим человеком и все равно мне не нравился. И я до сих пор мучился из-за того, как он и другие старшие ребята обращались со мной. Поэтому, тяжело вздохнув, я все-таки сказал Лилиан правду.

— Не обращай на него внимания, — подумав, ответила она. — Ему сейчас нелегко приходится. Дэвид, у нас дома полный комплект… — Я озадаченно посмотрел на нее. — В смысле, очень много ребят с самыми разными потребностями. И у Ларри сейчас тот возраст, когда ему хочется бунтовать против всех и вся. Просто старайся обходить его стороной. Он тебя проверяет. Ему нужно время, чтобы привыкнуть к новому человеку. Хорошо?

— Да, мэм. Я понимаю, но он назвал меня «соплей трусливой» из-за того, что я не могу дать сдачи? А разве это правильно — давать сдачи собственной маме?

Миссис Катанзе переключила передачу и аккуратно припарковалась на площадке перед парком «Танфоран». Потом она повернулась ко мне и сняла очки.

— Нет, Дэвид, — твердо сказала она. — Ты не сопля трусливая — это точно. Я не знаю всего, что с тобой случилось, но в том, что ты не трус, я уверена. А теперь вылезай. Я получила из округа счет на сумму 127$, чтобы купить тебе новую одежду. И… — Лилиан задорно улыбнулась, — я планирую их сейчас потратить! Итак, урок номер один: пойдем за покупками!

Когда Лилиан взяла меня за руку, я радостно воскликнул:

— Сто двадцать семь долларов! Это же такая куча денег!

— Не для растущего мальчика. А ты ведь планируешь и дальше расти? Округ в этом году больше денег на тебя не выделит. Ничего, когда свои дети будут, сам все поймешь, — заключила Лилиан, и мы вошли в огромный торговый центр.

Спустя три часа мы вернулись домой с тремя большими сумками. Улыбаясь от уха до уха, я закрылся в комнате и аккуратно достал новую одежду. Затем я разложил по цветам футболки, носки и трусы, после чего убрал все в ящики. Присел на кровать, подумал, открыл ящики и переложил все по-новому. И так четыре раза. Наконец, я медленно выдвинул ящик и осторожно достал темно-синюю футболку.

Дрожащими руками я поднес ее к лицу и вдохнул запах новой ткани. «Да! — ликующе подумал я. — Это моя одежда! Ее до меня никто не носил! Это не тряпки, которые заставляла меня носить мама, и не вещи, которые она хранила по несколько лет, прежде чем выдать мне из жалости, и даже не футболки, в которых я ходил у тети Мэри, а до меня — еще куча других детей».