Девушка, которую ты покинул

— Я уверена, что была права насчет него. Наверняка он подумал на свежую голову и понял, что я пыталась, несмотря ни на что, вести себя честно. Он благородный человек. Он сказал, что мы друзья.

— Софи, ну пожалуйста, не делай этого, — зарыдала сестра. — Ты не в своем уме. У тебя еще есть время… — Она попыталась преградить мне дорогу, но я оттолкнула ее и стала подниматься по лестнице.

Когда я вернулась в бар, они уже ждали меня у входа. Двое в военной форме. В баре было непривычно тихо, и двадцать пар глаз смотрели только на меня. Старик Рене сидел, положив дрожащую руку на стол, мадам Дюран и мадам Лувье о чем-то перешептывались. Мэр, отчаянно жестикулируя, пытался убедить одного из офицеров изменить решение, поскольку здесь явно какая-то ошибка.

— Это приказ коменданта, — ответил офицер.

— Но она же ничего не сделала! Это нелепо!

— Мужайся, Софи! — выкрикнул кто-то.

Я была точно во сне. Время замедлилось, голоса замерли.

Один из офицеров пропустил меня вперед, и я вышла на улицу. Площадь была залита бледным солнечным светом. Там уже собрались зеваки, жаждущие узнать, что происходит в баре. Я на секунду остановилась и, щурясь от солнца, огляделась. И вдруг все кругом словно выкристаллизовалось, расцвело яркими красками, чтобы навсегда отпечататься в памяти. У почтового отделения стоял священник. Увидев присланный за мной грузовик, он осенил себя крестным знамением. Я поняла, что именно в таких возили в казармы женщин. Но та ночь, казалось, была сто лет тому назад.

— Мы не позволим! — кричал мэр. — Я подам официальную жалобу! Это уже переходит все границы! Я не разрешу увезти девушку, пока не получу возможность переговорить с комендантом!

— Это его приказ.

Небольшая группа стариков начала окружать офицеров, будто выставляя заслон.

— Вы не можете арестовать просто так невинную женщину! — воскликнула мадам Лувье. — Вы заняли ее дом, превратили ее саму в прислугу, а теперь хотите посадить в заключение! За что?

— Софи, возьми хотя бы свои вещи, — тронула меня за плечо сестра, протянув холщовую сумку, набитую собранным на скорую руку барахлом. — Береги себя. Ты меня слышишь? Береги себя и возвращайся назад.

Толпа протестующе зароптала. Она волновалась и рассерженно гудела, людей все прибавлялось. Я посмотрела по сторонам и увидела Орельена, стоящего на тротуаре рядом с месье Сюэлем. Лицо брата покраснело от ярости. Мне очень не хотелось впутывать его в это дело. Если он сейчас пойдет против немцев, это будет катастрофой. Ведь у Элен должен быть хоть кто-то, на кого она сможет опереться в ближайшие несколько месяцев. Я пробилась к Орельену.

— Орельен, теперь ты глава семьи. И пока меня нет, должен обо всех заботиться, — сказала я, но он не дал мне договорить.

— Это ты во всем виновата! Я знаю, что ты сделала! Я знаю, что ты была с тем немцем! — выпалил он, и толпа замерла. Лицо брата исказилось от ярости и боли. — Я слышал, о чем ты говорила с Элен. Видел, как ты вернулась той ночью!

Стоящие вокруг люди начали многозначительно переглядываться: «Неужели Орельен Бессетт действительно сказал то, о чем мы думаем?»

— Это не так… — начала я, но брат круто развернулся и исчез в баре.

Толпа притихла. Слова Орельена шепотом передавали тем, кто не расслышал. Я увидела потрясенные лица и полные ужаса глаза Элен. Теперь я была Лилиан Бетюн. Но без смягчающих обстоятельств, таких как участие в Сопротивлении. Атмосфера вокруг начала сгущаться. Я почувствовала на плече руку Элен.

— Тебе надо идти, — прошептала она дрожащим голосом. — Софи, тебе надо идти… — Она хотела обнять меня, но толпа оттерла ее.

Немец схватил меня за руку и потащил в сторону грузовика. Из толпы что-то выкрикнули, но я не поняла, что это было. То ли крики протеста, то ли оскорбления в мой адрес. Затем я услышала: «Шлюха! Шлюха!» — и вздрогнула точно от боли. «Он отсылает меня к Эдуарду, — успокаивала я себя, чувствуя, что у меня сейчас разорвется сердце. — Я знаю, что это так. Я должна верить».

И вдруг тишину разорвал ее вопль.

— Софи! Софи! — раздался надрывный детский крик. — Софи! Софи! — Эдит пробилась сквозь толпу, кинулась ко мне, уцепилась за ногу. — Не уезжай! Ты же обещала, что не покинешь меня!

Она впервые повысила голос с тех пор, как попала к нам в дом. Я проглотила ком в горле, глаза наполнились слезами. Наклонившись, я крепко обняла ее. «Как я могу ее покинуть?» Мысли путались, чувства притупились. Я ощущала только тепло этих маленьких ручек. А потом заметила, как немцы смотрят на нее. В их глазах сквозило неприкрытое любопытство.