120  

Что с ним сделает Джослин! Люк-то ладно, поймет и простит, но мать Клэри… Джейс так и не осмелился сказать открыто и честно: «Я люблю вашу дочь сильнее всего на свете и никогда не причиню ей зла». Джослин посмотрела бы на него зелеными глазами – такими же, как у дочери, – и спросила бы о том, в чем Джейс никак не уверен.

«Я ни капли не похож на Валентина».

Разве?

Казалось, это прошептал сам ледяной ветер – одному Джейсу. «Ты не знал мать, отца. Сиротой отдал сердце Валентину. Сделал его частью себя, от которой не избавишься так запросто, ножом ее не вырежешь».

В левой руке похолодело. Опустив взгляд, Джейс пораженно увидел отцовский кинжал. Съеденный кровью Лилит, клинок восстановился и многообещающе посверкивал. В груди растекся холодок. Сколько раз Джейс, задыхаясь, в поту просыпался от кошмара, в котором он этим самым кинжалом убивает Клэри!

Лилит мертва, все кончено. Джейс хотел убрать оружие за пояс – рука не послушалась. Грудь ожгло, и Джейс увидел, что порез, рассекающий руну, затянулся. Метка демоницы сияла красным огнем.

Джейс бросил попытки убрать оружие за пояс. Костяшки побелели, запястье свело от напряжения – он пытался развернуть кинжал острием к груди. На теле нет Иратце, почему же рана затянулась так быстро? Вот бы ее снова исказить, перерезать. Она ослабнет, хотя бы на время…

Рука не слушалась, жалась к боку. Тело само по себе развернулось в сторону пьедестала с гробом.

Хрустальный ящик осветился туманным зеленоватым сиянием. Похожее на свет ведьминого огня, оно резало глаз. Джейс хотел отступить – ноги не подчинились. По спине потекла струйка ледяного пота, и в голове прозвучал голос:

«Иди ко мне».

Голос Себастьяна.

«Думал, со смертью Лилит ты освободишься? Укус вампира пробудил меня, и кровь демоницы в моих жилах сломает твою волю. Иди ко мне».

Как Джейс ни упирался каблуками в плиты, ноги несли его вперед. Даже когда он откинулся назад, его все равно вело в сторону гроба. Ритуальный круг на пьедестале зажегся зеленым огнем, и хрустальный гроб как будто ответил ему вспышкой изумрудного света. В следующее мгновение Джейс уже стоял над телом Себастьяна.

Он до боли прикусил нижнюю губу – не сработало, морок не развеялся. Ощущая привкус собственной крови, Джейс смотрел на плавающего, будто утопленник, в млечной жидкости Себастьяна: волосы – как белесые водоросли, веки синие, губы сжаты в упрямую линию, как у отца. «Он тиною затянут, и станет плоть его песком, кораллом кости станут»[31]. Джейс словно взирал на юного Валентина.

Руки сами собой пошли вверх. Острие кинжала вонзилось в пересечение линий жизни и любви на правой ладони.

Издалека донеслась речь – слова, что слетали с губ самого Джейса. Слова на неизвестном языке. Ритуальное заклинание. Разум кричал, тщетно силясь остановить тело. Узкий порез начал кровоточить. Как ни старался Джейс убрать руку – не получалось, суставы словно залило цементом. И вот первые капли крови упали Себастьяну на лицо.

Открылись глаза – не отцовские. Абсолютно черные, как у демона, что назывался матерью Себастьяна. В них, как в темных зеркалах, Джейс увидел отражение собственного лица: перекошенное, чужое; с губ слетают слова бессвязным потоком дегтярной реки.

Натекло еще больше крови. Млечная жидкость в гробу стала алой, и Себастьян, расплескав ее, сел. Взглянул на Джейса.

«Вторая часть обряда, – произнес голос в голове у Джейса. – Конец близок».

Вода сбегала по телу Себастьяна, словно ручейки слез. Волосы – совершенно бесцветные – липли ко лбу. Он вытянул руку в сторону Джейса, и Джейс направил кинжал на Себастьяна. Тот провел ладонью по лезвию, порезав ее до крови. Выбив оружие, схватил нефилима за руку.

Этого Джейс не ожидал. Он не мог пошевелиться, не мог разорвать ледяную хватку, пальцы Себастьяна словно отлили из металла. Вверх по жилам устремился пронзительный холод. Джейс содрогнулся. Все тело охватили конвульсии, как будто его выворачивало наизнанку. Джейс хотел закричать… И крик застыл в глотке, стоило посмотреть на сцепленные руки: стекая по пальцам, кровь изящным рубиновым кружевом обвивала запястья. Мерцая в электрическом свете города, она больше не напоминала жидкость. Она живыми алыми проводами опутывала обе руки.

Джейса охватил странный покой, умиротворенность. Нью-Йорка не стало, и он перенесся на вершину горы. Под ногами лежал целый мир – покорный и готовый отдаться. Огни из электрических превратились в сияние тысяч алмазов, и оно ласкало Джейса, как бы говоря: «Все хорошо, все правильно. Так хотел бы отец».


  120  
×
×