Сын Нептуна

Судьи посмотрели на нее, их золотые маски замерли в зловещих улыбках.

— Твоя мать…

Над головами судьей замерцал образ ее матери — Мари Левеск. Она замерла во времени, обнимая Хейзел под камнепадом рушащейся пещеры, глаза ее были плотно закрыты.

— Интересный вопрос. — Второй судья, казалось, задумался. — Разделение вины.

— Да, — сказал первый, — дочь умерла во имя благородного дела. Она предотвратила множество смертей, отсрочив возрождение гиганта. Она имела мужество воспротивиться очень мощной богине.

— Но она начала действовать слишком поздно, — печально заметил третий судья. — Ребенок может отправляться в Элизиум. А для Мари Левеск — вечное наказание.

— Нет! — закричала Хейзел. — Нет, пожалуйста! Это несправедливо.

Судьи одновременно наклонили головы.

«Золотые маски, — подумала Хейзел. — Золото всегда было для меня проклятием. Может быть, золото каким-то образом отравляет их мысли, поэтому их суд над нею никогда не будет справедливым».

— Берегись, Хейзел Левеск, — предупредил ее первый судья. — Ты хочешь взять на себя всю ответственность? Ты можешь возложить вину на душу матери. Это было бы справедливо. Тебя ждала великая судьба. Твоя мать изменила твой путь. Посмотри, чем ты бы могла стать…

Над судьями появилось еще одно изображение. Хейзел увидела себя маленькой девочкой, она улыбалась, пальцы у нее были покрыты краской. Потом изображение стало старше. Хейзел увидела, как растет — волосы у нее стали длиннее, глаза печальнее. Она увидела себя в тринадцать лет, она ехала по полю на жеребце. Сэмми скакал следом и смеялся: «Что ты так несешься? Неужели я такая уродина?» Потом она увидела себя на Аляске — она бредет домой из школы по Третьей улице, вокруг снег и темнота.

Вот она еще старше. Хейзел увидела себя двадцатилетней. Она была так похожа на свою мать: волосы сплетены в косички, золотисто-карие глаза весело сверкают. На ней белое платье — свадебное? Она улыбается так тепло, что Хейзел понимает: девушка смотрит на кого-то особенного — на того, кого любит.

Хейзел не почувствовала горечи, глядя на это изображение. У нее даже вопроса не возникло — за кого она выходит замуж. Вместо этого она подумала: «Моя мать могла бы выглядеть так, если бы избавилась от своей злости, если бы Гея не завладела ее разумом».

— Ты потеряла эту жизнь, — просто сказал первый судья. — Особые обстоятельства. Для тебя Элизиум. Для твоей матери наказание.

— Нет, — сказала Хейзел. — Нет, это была не ее вина. Ее ввели в заблуждение. Она любила меня. А в конце пыталась меня защитить.

— Хейзел, — прошептал Фрэнк, — что ты делаешь?

Она сжала его руку, побуждая молчать. Судьи не замечали его.

Наконец второй судья вздохнул.

— Нет определенности. Недостаточно добра. Недостаточно зла.

— Вина должна быть разделена, — согласился первый судья. — Обе души будут направлены в Поля асфоделей. Мне жаль, Хейзел Левеск. Ты могла бы быть героиней.

Она вышла в желтые поля, которые тянулись вдаль и терялись в бесконечности, и провела Фрэнка через толпу потерянных душ в рощу черных тополей.

— Ты отказалась от Элизиума, — удивленно сказал Фрэнк, — чтобы избавить от мучений мать?

— Она не заслужила наказания, — ответила Хейзел.

— Но… что теперь?

— Ничего, — ответила Хейзел. — Ничего — целую вечность.

Они шли дальше без цели. Души вокруг них непрерывно бормотали что-то, как летучие мыши, — потерянные и сбитые с толку, они не помнили ни своего прошлого, ни своих имен.

Хейзел помнила все. Может быть, потому, что она была дочерью Плутона, но она никогда не забывала, кто она или почему здесь.

— Память сделала мое существование здесь еще тяжелее, — сказала она Фрэнку, который по-прежнему двигался рядом с ней наподобие мерцающего алого лара. — Я столько раз пыталась пройти к дворцу моего отца… — Она показала на большой черный замок вдалеке. — Но так и не смогла добраться туда. Я не могу покинуть Поля асфоделей.

— А свою мать ты после этого видела?

Хейзел покачала головой.

— Она бы меня не узнала, даже если бы я ее нашла. Эти души… для них все вокруг как вечный сон, бесконечный транс. Это лучшее, что я могла для нее сделать.

Время здесь потеряло свой смысл, но по прошествии вечности они с Фрэнком сели под большим черным тополем. До них доносились крики из Полей наказаний. Вдалеке под искусственным солнцем Элизиума сверкали, словно изумруды в поблескивающем голубом озере, Острова блаженных. Белые паруса прорезали воду, и души великих героев грелись на берегу в вечной благодати.