— Метла проверяется на предмет наложенных проклятий и заклятий, профессор Уизли. Пожалуйста, перестаньте себя накручивать.
— Она — моя сестра, — сдавленно произнес Чарли, и что-то в его голосе вызвало вдруг у Джинни воспоминания о раннем детстве, когда Чарли был ее самым любимым братом. Она вспомнила, как он приезжал из Хогвартса на Рождество, вбегал в комнату в своей черной школьной мантии, подбрасывал ее в воздух и качал, пока она не начинала хохотать во весь голос. Чарли был ее любимцем, а потом все немного изменилось, и теперь Рон ей был гораздо ближе. Собственно, иначе и быть не могло — после проведенного вместе лета.
— Моя единственная сестра, — подчеркнул Чарли.
— Да, я знаю, что она ваша сестра. Мы все ее очень любим, мы узнаем, что случилось… Вам надо отдохнуть.
Голова начала кружиться от боли, — заклинание прекращало действовать, и Джинни снова впала с какое-то плавающее мутное состояние, все предметы снова закачались у нее перед глазами… Она попыталась сосредоточиться… Вроде бы она слышала голоса Фреда и Джорджа… потом, кажется, Рона или нет… похоже, это был Гарри… Ей даже показалось, что говорили Снейп и Дамблдор… Определенно, она слышала, мадам Помфри на кого-то закричала… До этого кто-то наклонился над ней и поцеловал в щеку. Джинни понадеялась, что это был не Снейп.
Она повернулась и снова взглянула на часы. Шагающие по ним цифры сообщили ей, что уже полтретьего, но она совершенно не хотела спать. На столике громоздились книги — их наверняка положила Гермиона, чтобы она не отстала от занятий. Ей было интересно, нет ли в Кратком курсе проклятий (Гарри здорово западал на него на втором курсе, пока не обнаружил, что там ничего особенного-то и нет) объяснения причины того, почему она сорвалась со своей метлы. Вытянув свою многострадальную руку, она порылась в книгах и едва не подскочила от удивления, когда ей на колени упала тонкая книжица в бумажной обложке. Это были «Брюки, полные огня».
* * *
Завернувшись в мантию-невидимку Гарри и стараясь ступать как можно тише, Гермиона шла по коридору. Она прекрасно осознавала всю комичность и парадоксальность ситуации: староста, отвечающая за то, чтобы студенты не нарушали правила, крадется по школе после отбоя. Она прекрасно об этом знала, но ей сейчас было не до этого.
Она сверилась с планом этажа и подошла к двери в стене. Толкнув дверь рукой, она вошла внутрь.
В комнате было темно. Одно из окон, выходящее на поля, тускло поблескивало — в него виднелись покрытые снегом верхушки Запретного леса, месяц лил свое молоко на черно-белый мир. От стены напротив окна исходило мерцание — так поблескивает и играет на воде солнечный луч. Она пошла ему навстречу этому притягивающему знакомому сиянию обрамленного в золото зеркала.
Я покажу тебе желания твоего сердца…
Желания твоего сердца…
Я так думаю, — произнес в её памяти голос Гарри, — что желания человека могут меняться.
Она вспомнила его голос, его лицо — на нем смешались ужас и надежда…
Нет, — сердито ответила она. — Мои чувства к тебе никогда не изменятся. Я всегда буду любить тебя. Что бы я ни делала, что бы ни говорила, все было и будет только для тебя.
Резким решительным движением она скинула мантию, вскинула голову и посмотрела в зеркало. Сердце замерло в груди, шли секунды — вторая, третья… На пятой у нее подогнулись колени, она опустилась на холодный мраморный пол и закрыла лицо руками.
— О, Гарри… Да что же случилось со мной?
Жена моя, цыганка, где ночью этой бродишь?
Все сплетники и сплетни не могут быть правы,
Что в танцах этих диких на том току находишь?
Тень рук чьих по тебе скользит, и тень чьей головы?
Жена моя, цыганка, где ночью этой бродишь?
Жена моя, цыганка, где ночью этой бродишь?
Серебряные вспышки в кафе усталом, старом
Шагнул невесты призрак на стол среди ножей,
Швыряет мне букет свой, и, обдавая жаром,
Светить мне обещает — вести, светить, зажечь.
Жена моя, цыганка, где ночью этой бродишь?
Для радуги не время и рано для голубки,
Пришел наш день последний — потоп и темнота.
Коснись мужчин и женщин, и протяни к ним руки,
Но встанешь между ними — и будешь проклята.