Draco Veritas

— Рядом с твоим… — деревянным голосом ответил Гарри.

Лицо Драко попеременно то бледнело, то вновь заливалось румянцем.

— И что в нём было?

— А вот это не твоё дело, — не в силах поднять на Малфоя глаз, Гарри отвернулся. В душе вскипела какая-то неуместная ярость: он столько раз пытался поговорить об этом дурацком письме, а тот разом начинал вести себя так, будто на его глазах при помощи Непростительного Заклятья умертвили любимого филина. И вот теперь сам лезет с расспросами — не иначе, хочет, чтобы Гарри нарушил данное себе слово…

Да пошёл он…

— Это моё личное дело, — но в тот же миг Гарри был схвачен и силком развёрнут лицом к Драко; пальцы слизеринца — цепкие и острые — впиявились в кожу колючими ледышками.

— Нет, это моё дело! — возразил Драко вибрирующим голосом — так от легчайшего прикосновения трепещет перетянутая струна скрипки. — Это очень даже моё дело, Поттер, так что говори — да побыстрее…

— И не подумаю. Письмо было адресовано Гермионе. Коли она его тебе не показала, значит, у неё были на то резоны…

Кожа на отчаянно стиснутых кулаках Драко натянулась, став почти прозрачной.

— Не сомневаюсь — у неё были резоны. И основной — тот, что она вообще никакого чёртового письма не получала…

— Но я же написал! — заорал Гарри, теряя голову. — Я же не могу тебе врать — да и, кстати, зачем бы вообще стал это делать?! И потом, для начала, не твоего долбаного ума дело, что я написал в письме подруге, к тебе это не имеет никакого отношения…

— Так ты не просто не врубаешься, да? — неприятно рассмеялся Драко с горьким удивлением. — Ты со своими письмами… враньём о дружбе и верности… И о том, что надо заботиться о других… — со всем твоим трепежом… Ведь для тебя это пустые слова, да? Все тебя всегда любили — все, весь мир; а потому, что бы я тебе ни давал, для тебя это ничего не значило, — просто ещё одна крохотная капелька в океане всеобщей любви. Ничего особенного, ничего нового, ничего важного, ничего такого, без чего бы ты не мог прожить… — он выпалил это с таким отчаянием — хотя… отчаяние, сами слова и то, как они говорились, — теперь для Драко уже ничего не имело значения. — Как ты думаешь, каково это — узнать, что единственный человек на этом долбаном свете, без которого ты не способен ни на что, прекрасно может без тебя обойтись?

… единственный человек на свете, без которого ты не способен ни на что… — Гарри вытаращил глаза, его ярость махом сдулась, обернувшись полной подавленностью.

— Да как ты можешь так говорить?! Как тебе — хоть на секунду — в голову пришло, будто я могу прекрасно без тебя обойтись?!

Драко хрипло дышал, несмотря на холод, его щёки пунцовели.

— Потому что ты сам так сказал.

— Когда?! Какого чёрта я такое сказал?!

— В своём письме, — просто сообщил Драко и вытащил из кармана… Мятый-перемятый, скомканный и затасканный почти до прозрачности клочок пергамента полетел Гарри прямо в грудь. — Если забыл, давай, перечитай. Ну, что уставился — читай сейчас же.

* * *

— Спасти ей жизнь? — повторил Люциус. — И почему же я должен этого хотеть?

Том взглянул на него из-под полуприкрытых век — несомненно, страдая от боли, этот вид был знаком Люциусу: бесконечное количество мучительных преобразований, в результате которых сами кости его под кожей истаяли и изменились, прошли на глазах Малфоя. Судя по всему, сейчас изнывающий от мучений, Том с трудом мог удерживать себя в вертикальном положении.

Люциус почувствовал под ложечкой нежный укол приятного возбуждения.

— Мне нужно, чтобы ты её спас. Ибо, если она умрёт, я умру тоже. Мы — скованные одной цепью, — он опустил взор к девушке в его руках, и странное выражение исказило черты: отвращение и ликование одновременно. — Мы с ней едины, и узы наши неразрывны — и даже смерть не разлучит нас…

— Вот, значит, как?.. — Люциус отвернулся, чтобы утаить выражение своего лица, и изобразил, будто ищет на столе волшебную палочку. Сердце норовило выскочить из груди: Том никогда не приходил к нему так — нуждаясь в помощи, да ещё сюда, в Имение, где сами стены питали Люциуса силой. — Забавно…

Том застонал, и, повернувшись уже с палочкой в руке, Люциус обнаружил его опустившимся на колени. Он баюкал и баюкал девушку у груди, склонив к ней лицо; светлые волосы перепутались с её почти алой рыжиной. Его грудь, манжеты — всё было пропитано кровью, и Люциус мельком подивился, чья это кровь, — Тома или же Джинни. На ней самой крови почти не было — разве что в волосах да на кажущемся мраморным горле. Сейчас они до странности напоминали некую извращённую «Пьету»: юный убийца с бесчувственной девой на руках.