Толмач

Курбан послушно поискал глазами, где сказано, и ничего не обнаружил. И тогда Великая Мать рассмеялась и, прежде чем растаять в воздухе, произнесла:

– Не приходи ко мне, пока ты – мужчина, малыш. Я слишком хорошо знаю им цену. Мне и моей земле могут служить лишь такие, как я сама.

Тем же вечером бабушка вскипятила воды, приготовила отвар из трав и грибов, набрала побольше особой плесени, а потом они долго и усердно молились всем причастным к обряду богам, прося о помощи и заступничестве. И – Великая Мать! – как же ему было больно, когда он очнулся!

Наверное, так же больно было и здоровенному бородатому уголовнику, которому на глазах у парализованных ужасом сокамерников вгрызлась в горло вошедшая в Курбана в образе волчицы его святейшая бабушка Курб-Эджен.

* * *

Рапорт дежурного офицера о драке со смертельным исходом в камере номер четыре лег на стол начальника Гунчжулинской тюрьмы капитана Ци Юань сразу же поутру, едва он пришел на работу. Капитан пролистал на удивление длинный, в три страницы, рапорт и недовольно крякнул: судя по многочисленным показаниям арестантов, зачинщиком драки, а затем и убийцей уголовника по кличке Борода был новичок.

– А почему причина драки нигде не указана? – поднял он глаза на дежурного офицера.

Тот замялся, а потом криво ухмыльнулся.

– Да они там как сговорились. Говорят, этот новенький сначала женщиной стал, а затем чем-то вроде оборотня… мол, зубами горло Бороде и перегрыз…

Начальник тюрьмы оторопело хмыкнул:

– Что – умнее ничего не придумали?

– Вот и я то же самое решил, – кивнул офицер. – Я так скажу, новенький там ни при чем; я его видел – тихий он, как мышь. Это просто шаньдунский Рыжий Пу чего-то с Бородой не поделил, а на новенького спихнул.

– Значит, надо было именно так в рапорте и указать, – с раздражением объяснил подчиненному капитан и швырнул бумаги на стол. – Сколько можно вас учить?.. Значит, так: рапорт переписать, а Рыжего Пу примерно наказать. Все понятно?

Офицер с готовностью кивнул.

* * *

Рыжего хунгуза охранники выволокли из камеры почти сразу, а спустя два часа его принесли обратно – жутко избитого, с заплывшими глазами и окровавленной головой. Швырнули на каменный пол, хлопнули дверью, и только тогда к нему кинулись его друзья. Приподняли, бережно отерли лицо смоченными слюной тряпочками, и лишь после этого он, повернувшись к новичку, сумел выдавить несколько слов:

– Все, сестренка… Теперь тебе конец.

Той же ночью на Курбана напали. Четверо самых опытных и решительных хунгузов под руководством все того же рыжего сняли с одного из крестьян крепкую хлопчатую рубаху, свернули ее в тугой и достаточно крепкий жгут, а спустя три часа после сигнала ко сну изготовились навалиться на пришельца с двух сторон.

Курбан следил за приготовлениями своих противников, даже не открывая глаз. Он знал, что с четверыми ему не справиться, а потому избрал иной путь, и когда дело стало близиться к развязке, расслабился и начал медленно и методично успокаивать биение сердца – на восьмую часть реже нормы, на шестую, на четвертую… Так что когда они кинулись его душить, Курбан просто вылетел из тела и повис под потолком. Тогда и появилась Мечит.

Прислуживающая Эрлику Обезьяна-богиня заглянула Курбану в глаза, сморщила черное и без того морщинистое личико и что-то произнесла.

– Что? Что ты сказала? – не понял Курбан.

Мечит с трудом подняла слабую от неизбывного голода правую лапу и показала вниз, туда, где четверо хунгузов уже навалились на безжизненное тело и, обмотав скрученную в жгут рубаху вокруг шеи чертова монгола, изо всех сил пытались его задушить.

– Они не смогут меня убить, Мечит, – улыбнулся богине Курбан. – Сердце стоит, кровь почти не движется…

Обезьяна состроила недовольную гримасу и отрицающе замотала головой.

– Вот и я думаю, что не смогут, – уже менее уверенно произнес шаман, – дыхания-то у тела все равно нет… что они остановят?

Мечит раздраженно взвизгнула, и Курбан снова ее не услышал – лишь догадался по ее скривившимся губам, что она не в духе. Затем, думая, что ее острое недовольство касается оставленного им тела, он спустился еще ниже и прислушался.

– Готов, – повернувшись к рыжему предводителю, произнес один из хунгузов.

И тогда Рыжий Пу поднялся со своей лежанки, пошатываясь, подошел к распростертому на каменном полу телу, презрительно пнул его и повернулся к якобы спящей камере.