Золото бунта, или Вниз по реке теснин

Он опустился на бревно, подобрал какой-то сучок и пошурудил им в углях. Костер обрадованно затрещал. Осташе показалось, что стрельнула головня — но вдруг из леса донесся истошный бабий визг. Это не в костре что-то лопнуло, это в лесу ударили из ружья.

Осташа сорвался с бревна и опрометью побежал вдоль опушки, еще сам не понимая зачем. Фиска все орала взахлеб. Осташа ломанулся в подлесок, отмахиваясь от еловых лап, и вскоре выскочил на полянку, еле освещенную звездами. Посреди полянки ничком лежал Федька. Под Федькой орала и билась Фиска. Волосы ее разметались. Она отталкивала Федьку руками, впустую лягала в воздухе голыми белыми ногами. А Федька лежал без всякого движения: не хватал Фиску за руки, не зажимал рот. В светлой прорехе на армяке посреди Федькиной спины дымилась черная дырка.

Осташа схватил Федьку за плечо и перевернул, освобождая бабу. Федька подался тяжело, мягко и безвольно. Голова его перекатилась на плечах как привязанная. Фиска, завывая, на спине отползла назад, села и принялась рвать на себе сарафан, рубаху. Руки ее вмиг почернели от крови.

— У… у… у-убил!.. — задыхаясь, выла Фиска.

Она вытащила из порванного ворота рубахи круглое плечо — на сарафан вывалилась грудь, перепачканная кровью. Осташа поразился: сосок стоял торчком, будто Фиска не смертельную рану искала, а любилась с мужиком. Но смертельной раны у Фиски и не было. И вообще никакой раны не было. Только на боку под мышкой кровоточила глубокая и длинная царапина. Осташа упал перед Фиской на колени, поднял ей локоть и отодрал от царапины ладонь. Фиска тряслась и взвизгивала, вырывалась, лезла рукой к порезу. Осташа в остервенении с размаху хлестнул ее по щеке, по другой, потом снова и снова. Фиска, потеряв всякое понятие, только мотала головой, пытаясь закрыться.

— Жива ты, не ори! — рявкнул Осташа. — Не умрешь, слышишь!..

Фиска икала и сглатывала, прятала лицо в ладонях, всхлипывала:

— Не-не… не бей!.. Не бей, миленький!..

Осташа оглянулся. Вокруг Федьки уже стояли на коленях бурлаки. Платоха бережно держал голову Федьки, а другой бурлак лежал ухом у Федьки на груди.

— Мертвый… — распрямляясь, растерянно сказал он. Никешка дрожащими руками убирал в раскрытую прореху Федькиных штанов вывалившийся срам.

— На бабе, вишь, его застрелили, — сказал кто-то кому-то. — В спину навылет — и бабе бок поранили…

— Могли и наповал обоих…

Чья-то рука схватила Осташу за загривок и поставила на ноги. Осташа увидел перед собой перекошенное лицо незнакомого бурлака.

— Это чего ж такое? — хрипло закричал бурлак. — И на камень нас хотели кинуть, и барку спустили, и водолива застрелили!.. Давай ответ, сплавщик!.. Кто это сделал? Почему? На тебя небось охота!..

Осташа отбил державшую его руку и что было сил ударил кулаком бурлака в зубы. Бурлака унесло во тьму. Осташа чувствовал, как по рассеченному до костей кулаку потекла горячая кровь.

— Я не знаю! — зарычал Осташа, взглядом раздвигая толпу вокруг себя. — Но ей-богу — дознаюсь!

В него будто вложили второго человека. Один осатанел от ярости, от гнева, а другой был спокоен, как мертвый. Один и вправду не знал ничего, а другой знал все, давно все понял.

Не зря сегодня приплывал косный с нелепым приказом делать завтра хватку перед Кумышем. Разве сплавщики и сами бы не догадались схватиться перед Царь-бойцами, если даже караванный уже схватился? Нет! Этот косный просто в разведку был послан — узнать, где Переход остановился. Узнал. Донес. И ночью Чупря пришел с ружьем. Сначала науськал Поздея. У Поздея не вышло. Тогда подождал на опушке, когда Осташа в лес пойдет. На Осташу в темноте и приметка была заготовлена — светлое пятно на спине, где из армяка был вырван клок. Не спутать. Только армяк-то Федька напялил… И получил пулю меж лопаток. Не в Федьку же стрелял Чупря — в Осташу стрелял.

— Я узнаю, братцы, — успокаиваясь, повторил Осташа с такой решимостью и тяжестью в голосе, что никто и усомниться не посмел. — Узнаю. И убью вора. Своими руками убью. Слово сплавщика.

КОНЕЦ КАРАВАННОГО ВАЛА

Солнце оглаживало поляну и скалу, а те никак не прогревались, словно перестывшая печь. Пока бабы чистили котел, бурлаки как попало расселись и развалились у костра. Осташа кочетом взгромоздился на бревно, сунув под себя босую ногу, и подбивал булыжником ржавые гвоздики в подошве сапога. Рядом пристроился мужик, одетый в зипун и накрепко перепоясанный. Он словно больше не собирался вставать у потеси, где жаркая работа раздевает до рубах. Мужик мялся и все оглядывался на кого-то.