Золото бунта, или Вниз по реке теснин

— Переломлю, — упрямо ответил Осташа.

Платоха подумал и повторил:

— Не переломишь.

Осташа отвернулся. Глупо за последнее слово перепираться.

— А мальчонка Колыванов тут при чем? — напомнил Корнила.

— Осташка с ним прошлое лето подружился, — влез Никешка, покосившись на Осташу: верно ли говорит? — Колыван за то бил Петруньку смертным боем… Вся деревня видела.

— И что же теперь? — спросил Платоха о самом главном.

Осташа передернул плечами:

— А теперь Колыван на якоре будет поджидать меня перед Разбойником, чтобы баркой мою барку толкнуть и убить об скалу. Ни с Поздеем, ни с Чупрей у него не вышло меня убить. Ему только так и остается.

— А ты?..

Осташа усмехнулся, не поднимая взгляда.

— Может, пересидеть здесь денек? — робко предложил кто-то из бурлаков. — Или два… Не будет же караванный столько ждать…

Осташа покачал головой.

— Я сплавщик, — сказал он. — Я с Колываном буду мериться. Я не спрячусь.

— Он все одно пойдет, — сдвинув бороду на сторону, раздумчиво согласился Корнила.

Теперь он не сводил глаз с Осташи.

Бурлаки помолчали, потом начали переговариваться. Осташа ждал, баюкая Петруньку.

— Отойдем, братцы, — вставая, распорядился Платоха. — Давай не при человеке…

Бурлаки гурьбой отошли за елки. У костра остались только Осташа с мальчонкой, Никешка, Корнила да еще пара мужиков.

— Уйдет от тебя народ, — негромко сказал Осташе Корнила. — Не ту сказку ты рассказал…

Осташа не ответил.

Бурлаки возвращались россыпью и поодиночке. Кто-то что-то негромко и горячо втолковывал товарищу, взяв того за локоть, кто-то угрюмо помалкивал. Кто-то сразу вывернул к костру и присел на бревнышко. Кто-то заполз в свой шалаш, кто-то полез на барку — в мурью, где хранились пожитки.

Платоха остановился перед Осташей, постоял, странно кривя рожу и шевеля усами.

— Уходим мы, сплавщик, — сказал он. — Свой живот дороже. Тебе это уже говорили.

— Ну и не повторяй, — окаменев скулами, посоветовал Осташа.

— Дай тебе бог удачи, — без ожесточения продолжил Платоха. — Не со зла все… Сам понимаешь почему.

— Зря я вам сразу все деньги выплатил, — ответил Осташа.

Платоха усмехнулся.

— Давай мне мальчонку, — вдруг предложил он. — Я ведь через Илим пойду — отправлю его тебе в Кашку. Я знаю, ты бобыль. Жив будешь — вдвоем легче, а сгинешь — его все равно Колыван забьет.

Осташа поднял глаза: Платоха стоял в одной рубахе, шапку сжал в руке.

— Одежа-то моя, — напомнил он про зипун, в который был завернут Петрунька.

Осташа неуверенно, криво улыбнулся и неловко встал. Платоха, нахлобучив шапку, бережно перехватил у него зипунный куколь с Петрунькой.

— Прощаться не будем, — сказал он. — Дурная примета.

Он повернулся и пошел прочь.

Осташа стоял спиной к поляне, глядел на Чусовую. Туман уже исчез — как-то незаметно его размело. По реке бежали барки. Сзади слышались шаги, голоса, шаги, голоса. Осташу не окликали. Шуршали елочки; трещали сучки на тропе, уводящей к Кумышу. И вдруг затюкал топор: кто-то рубил дрова на огонь для завтрака.

Осташа быстро оглянулся. Больше десятка человек, насупившись, сидели вокруг костра. Даже одна баба была.

— Сплавщик, пожрать ведь надо перед отвалом, — сварливо и укоризненно сказал кто-то.

РАЗБОЙНИК

Считая бабу и не считая сплавщика, на барке осталось четырнадцать человек. Ровно половина. Осташа такого и не ожидал. С четырнадцатью бурлаками еще можно было плыть.

Платоха и Логин ушли, но сейчас хватало и двух подгубщиков — Корнилы и Никешки. Осташа незаметно оглядывал бурлаков: почти всех он уже знал в лицо, но кого как зовут помнил нетвердо. Этот лысый старикан — вроде Важен Иваныч; тот мужик — Дементий Крохин; рыжий — Касьян; угрюмый парень — Тараска из Мраморского завода; а вот у этого с перевязанной щекой прозвище Теремок. Почему-то не сбежал Ульяха Бесов, всюду видевший дурные приметы. А в общем, понятно было. Сбежали приписные и оброчные зипуны, остались чусовляне. Чусовляне знали, что на реке никогда не бывает так, как боишься. Река — не поле, на котором из года в год на Петровки начинает колоситься рожь, всегда одинаковая. На реке вчера знатный сплавщик вдруг гибнет под пустяковым бойцом, а сегодня битая и ломаная барка добегает до Лёвшиной пристани. Да и с бабой все объяснилось, едва Осташа поглядел на ее мордашку, круглую и конопатую, поглядел в глупые карие глазенки. Бабе было лет семнадцать. Только глухая нужда могла заставить девку идти на сплав, где приходится тереться среди оголодавшего мужичья, часто и пьяного. Только святая дурь могла оставить ее возле молодого холостого сплавщика.