Тысяча сияющих солнц

— Сердце. Второй раз уже. — Мама Тарика укоризненно посмотрела на мужа.

Старик выдохнул дым и подмигнул Лейле.

«Какие они все-таки пожилые, — подумалось Лейле. — Прямо бабушка и дедушка».

Тарик родился, когда маме было уже под пятьдесят.

— Как поживает твой батюшка? — спросила мама Тарика.

Сколько Лейла ее знала, мама Тарика всегда носила парик, старый и выгоревший. Сегодня по бокам парика, слишком сильно сдвинутого на лоб, были видны седые пряди. Без парика ей было бы куда лучше, подумала Лейла, с ее-то приятным лицом, мудрыми глазами и неспешными, степенными манерами.

— Спасибо, хорошо, — ответила Лейла. — По-прежнему трудится на своем хлебозаводе.

— А матушка?

— Как обычно. Когда лучше, когда хуже.

— Как ужасна для матери разлука с сыновьями!

— Пообедаешь с нами? — спросил Тарик.

— А как же. Шорва скоро сварится, — сказала мама.

— Не хочу показаться нахалкой.

— Да ты что! — возмутилась мама. — Столько времени нас не было, а ты тут принялась вежливость изображать?

— Тогда ладно. Обедаю с вами, — решительно сказала Лейла и покраснела.

— Вот и чудесно.

По правде говоря, Лейла обожала, когда ее угощали у Тарика, где вся семья за столом, и ненавидела есть у себя, в одиночестве. Ей нравились фиолетовые пластмассовые стаканы, четвертинка лимона в кувшине с водой, манера выжимать сок из кислых апельсинов во все кушанья, даже в йогурт, безобидное подшучивание друг над другом за трапезой.

Разговор за едой никогда не стихал. Семья была пуштунская, но в присутствии Лейлы они говорили только на фарси, хотя девочка понимала и по-пуштунски, не зря в школу ходила. Баби утверждал, что между их народом — таджиками — и пуштунами не все гладко.

— На таджиков всегда смотрели с пренебрежением. Пуштуны правили страной двести пятьдесят лет, а таджики всего девять месяцев, в 1929 году.

— И ты когда-нибудь чувствовал это пренебрежение, Баби? — спрашивала Лейла.

Баби протирал очки полой рубахи.

— По мне, все эти рассуждения о национальности — просто чушь, и очень опасная чушь. Какая разница, кто таджик, кто пуштун, кто хазареец, а кто узбек, если все мы — афганцы? Но если одна группа людей правит другими так долго... Накапливаются обиды. Возникает соперничество, вражда. Так было всегда и везде.

Может, где-то так и было. Только не у Тарика. С ней всегда держались ровно, естественно, по-доброму, никаких сложностей из-за языка или разницы в обычаях не возникало, никто не злился и не жаловался. Не то что у Лейлы дома.

— В карты сыграем?  — спросил Тарик.

— Да, отправляйтесь наверх, — сказала мама, с неодобрительным видом разгоняя рукой клубы табачного дыма. — А я займусь обедом.

Лежа на полу в комнате у Тарика, они играли в панджпар, и Тарик рассказывал про поездку, про то, как помогал сажать дяде персики и как ему попалась раз в дядином саду змея.

В этой комнате Тарик и Лейла делали уроки, строили карточные домики, рисовали карикатуры друг на друга, стояли у окна, когда шел дождь, и смотрели, как капли разбиваются о стекло и струятся вниз.

— Вот тебе загадка. — Лейла тасовала карты. — Что может объехать весь мир, не покидая своего угла?

— Подожди-ка. — Тарик, поморщившись, вытянул ногу с протезом и подложил под нее подушку. — Так лучше.

Лейла помнила, как он впервые продемонстрировал ей свою культю. Ей было шесть лет, но она храбро провела пальцем по блестящей, туго натянутой коже ниже колена. Обломок кости под кожей был неровный, с какими-то зазубринами. Тарик объяснил ей, что порой кость продолжает расти даже после ампутации. Она спросила, не больно ли ему, и Тарик сказал, что под конец дня саднит и что протез прилегает неплотно и натирает ногу, особенно когда жарко. Возникают волдыри и язвы, и мама смазывает их специальными мазями. Помогает.

Лейла разревелась.

«Ну что ты хнычешь? Сама ведь попросила дать посмотреть, — упрекнул он ее тогда. — Если бы я знал, что ты такая плакса, ни за что бы не показал...»

— Марка, — сказал Тарик.

— Что?

— Твоя загадка. Ответ: почтовая марка. После обеда идем в зоопарк.

— Ты знал ответ заранее. Скажи, знал?

— Ничего подобного.

— Ой, врешь.

— А ты завидуешь.

— Чему это?

— Моей мужской смекалке.

— Мужской смекалке? Ты серьезно? Ну-ка, скажи, кто все время выигрывает в шахматы?