Лунный тигр

Инцест сродни нарциссизму. В ранней юности, распираемые самомнением и сексуальностью, мы смотрели друг на друга и видели иную ипостась себя. В мужской привлекательности Гордона я видела отсвет себя самой — и по тому, какие взгляды он бросал на меня, понимала, что и в нем происходит узнавание. Мы отражали друг друга, как зеркала — бесконечный ряд уходящих вдаль отражений. Для разговора друг с другом мы использовали тайный язык. Другие люди на несколько лет стали для нас чернью. А мы, двое, были аристократами.

Классная комната переоборудована в танцевальную студию: диван и стулья отодвинуты к стенам, ковер скатан, на стареньком, крытом сукном столике — граммофон.

От Гордона пахнет мужчиной. Прижимаясь грудью к его рубашке, щекоча пушистыми волосами его щеку, она ощущает этот крепкий мужской запах, почти незнакомый, словно и не Гордон это, а кто-то другой. Ощущение очень приятное, и в ней поднимается новое, совсем незнакомое, необычное чувство.

«Медленно, быстро, быстро, медленно… другую ногу, дуралей… давай все снова».

В Кембридже сейчас все увлеклись рэгтаймом, говорит Гордон. Но это же скучно. И чарльстон не лучше. Что скакать как дурачки? Нет уж, единственная стоящая вещь — это медленный фокстрот. И еще квикстеп. Главное — это выглядеть лучше всех и танцевать так, чтобы все другие отошли в сторонку и предоставили зал им. Этого они и хотят добиться — у Моулсвортов, на следующей неделе.

«Когда я сожму твою спину крепче, пойдем назад. Ну, начали…»

Теплая, твердая рука Гордона обнимает ее поясницу, и они идут, мастерски покачиваясь, бедро к бедру. Медленно, быстро, быстро, медленно. «Оч-чень хорошо, — говорит Гордон, — оч-чень стильно… ну-ка, давай еще раз». Медленно, быстро, быстро, медленно. Через всю комнату, снова и снова, с каждым разом все лучше, двигаясь, как одно тело. Секундная отлучка к граммофону, когда заканчивается пластинка… и снова тело к телу, бедро к бедру… о господи!.. Давай, не будем останавливаться, у нас получается все лучше и лучше, давай никогда не останавливаться…

И они не останавливаются. Сумерки заполняют комнату, они прерываются только для того, чтобы сменить пластинку или завести граммофон, не говоря ни слова. Блаженство, думает Клаудия… Господи, что за блаженство!.. Она наслаждается этим необычным ощущением, этим восторгом… Она никогда не испытывала этого прежде. Что это?

Они наконец останавливаются возле окна, в прохладных синеватых сумерках, и смотрят друг на друга. Их лица так близко, они почти соприкасаются. И они соприкасаются — его рот с ее ртом, его язык между ее губами. Игла граммофона попадает в ложбинку, и одна и та же нота, заикаясь, звучит снова и снова,

«И еще кое-что, — говорит мама. — В четверг у Моулсвортов ты танцевала только с Гордоном. Миссис Моулсворт сказала, что дело не в том, что тебе не хватало партнеров, она сказала, что Николас приглашал тебя по крайней мере дважды, и еще Роджер Стронг. Это так невежливо. И Гордон, похоже, ни разу не пригласил Синтию Моулсворт. Вы уже слишком взрослые, чтобы так себя вести».

Она лежит в траве на берегу реки, совершенно обнаженная. Тень от ветвей ивы украшает ее тело затейливым узором. Гордон поднимается из воды, вылезает на берег и садится рядом с ней. Бедра у него испачканы в глине, волосы прилипли к голове. Спустя минуту он берет свой пиджак, достает из кармана ручку. Он обводит тень листьев на ее животе, руках, ногах, груди; вот она уже вся в синих чернильных разводах.

— И как, спрашивается, я должна это смывать? — говорит она

— Не будь такой прозаичной, — отвечает Гордон. — Это же искусство. Я превращаю тебя в objet trouve…^[100] Ну-ка перевернись.

Она переворачивается на живот и смеется, перо ползает по ее спине, как насекомое.

«Что-то вы сегодня оба такие молчаливые, — говорит мама. — Гордон, передай мне джем, пожалуйста. Да, Клаудия, милая, я думаю, что то платье, которое ты надевала вчера вечером, для здешних мест не совсем годится. Надевай его в городе, если это так необходимо, но для деревни это явно не то. Люди ведь смотрят».

«Хорошая подача, — говорит Гордон. — Сорок — ноль». Когда они проходят рядом, он шепчет: «Теперь залупи ей слева».

Они побили всех. Остальные участники турнира с неудовольствием на них поглядывают, сидя меж розовых кустов. Клаудия медленно идет к задней линии корта, любуясь своими загорелыми ногами. Затем она поворачивается и несколько мгновений медлит с подачей, наслаждаясь стоящим к ней спиной Гордоном, его фигурой, тем, как лежат на воротнике его волосы.

---

100 Здесь: шедевр (фр.).