Слабая женщина, склонная к мелонхолии

— Куда это она приедет? — весело удивился Тугарин. — Зачем это она приедет? Я же сейчас в командировке. В Германии. Обмен опытом, симпозиум, семинары и культурная программа… Ты в Дрездене не была? Ой, какая там картинная галерея!..

— Постой, постой… — Ася растерялась. — Мама даже не знает, что с тобой… чем ты занимаешься?

— А что со мной? Со мной все прекрасно, — легкомысленно сказал Тугарин. — Я ей часто звоню, о здоровье спрашиваю. Она весной всегда простужается… И что значит «чем занимаешься»? Ничем плохим я не занимаюсь. Лекции коллегам читаю.

— В Германии? — уточнила Ася.

— В Германии, — подтвердил Тугарин, глядя на нее честными глазами.

— И на каком языке?

Тугарин задумался. Сделал выражение лица типа «а по какому предмету у нас нынче экзамен», вздохнул, неуверенно сказал:

— Наверное, на немецком… Раз уж в Германии. Немецкий — это нынче модно. Или уж лучше на английском? Все-таки язык межнационального общения. Это я не сам придумал, это по телевизору говорили… А вообще-то я и на русском могу, я даже русский знаю. Со словарем.

Он лежал на спине, заложив здоровую руку за голову, смотрел на нее и улыбался. Здоровая рука была в рукаве его дурацкой клетчатой рубахи. Левый пустой рукав свисал с края кровати. Между распахнутыми полами рубахи на смуглой груди ярко белела повязка. Ася оглянулась на его забинтованную ногу, зачем-то взяла свисающий рукав, положила его на кровать и тоскливо сказала:

— Вот убила бы… Своими руками задушила бы… Словарем бы тебя пришибла, герой чертов…

Тугарин засмеялся, сказал: «Асенька хорошая», а потом сразу оказалось, что его здоровая правая рука — каменная рука — уже обнимает ее, уже притягивает к смуглой перебинтованной груди — каменной груди. И опять она не заметила никакого движения — завихрение воздуха, телепортация… И не сопротивлялась. Во-первых, потому что без толку, а во-вторых, потому что у него же плечо… Больше никогда не надо садиться рядом с ним.

— Асенька хорошая, — бормотал Тугарин и все притягивал, все притягивал ее к себе. — Не бойся, я очень медленно и осторожно… Славка дурак, он думал, что я могу сделать тебе больно… Я никогда не сделаю тебе больно… Ты этого боишься?

— Господи, глупости какие, — с трудом сказала она, чувствуя, что сейчас заплачет.

— У тебя глаза черные, — бормотал Тугарин, глядя ей в глаза своими черными глазами. — Совсем глаза черные… От черных мыслей, да? Почему ты боишься? Ведь я вижу — ты боишься. Да?

— Да, — призналась она и прижалась своей щекой к его вечно колючей щеке. Прямо возле ее губ оказалось его ухо, и в это ухо она сердито сказала: — Я не люблю бояться. Это… унизительно. А сейчас все время боюсь.

Его губы шевельнулись тоже прямо возле ее уха.

— Чего?

— Вот этого всего… Семинары в Германии… Лекции со словарем… Стреляют все, кому не лень… Черт, даже от матери скрываешь! Сам подумай: какая у тебя жизнь? Тебе самому разве не страшно?

Он помолчал, тихо дыша возле ее уха — ей почему-то показалось, что он улыбается, — осторожно погладил ее по голове каменной ладонью и отпустил. Ася отстранилась, все время думая о его плече, выпрямилась, на всякий случай отодвинулась немножко подальше и хмуро уставилась на белеющую между полами рубахи повязку.

— Да нет, мне не страшно, — серьезно сказал Тугарин. — Нормальная у меня жизнь. А что от матери скрываю… Так ведь это все от родителей что-нибудь скрывают. Чтобы по пустякам не нервничали. И ты наверняка что-нибудь скрываешь. Ведь скрываешь, правда? Чистосердечное признание…

— Я ничего не скрываю, — с достоинством соврала Ася. — Мне скрывать нечего. У меня жизнь обыкновенная.

— Асенька хорошая… — Тугарин искренне удивился. — Это у тебя-то жизнь обыкновенная?! Ну, вам, колдуньям, видней… Расскажи мне еще что-нибудь.

Он все время просил ее рассказать «еще что-нибудь». И она рассказывала — даже то, чего рассказывать не собиралась. Наверное, он уже все о ней знал, но все время что-то спрашивал, спрашивал, спрашивал… От его вопросов тоже возникла какая-то зависимость. Она ждала его вопросов. Пыталась угадать, о чем он спросит в следующий раз. Заранее придумывала ответы. А вопросы всегда были неожиданными.

— А тебя Роман совсем не интересует?

Она не поняла, о чем он. Сначала даже подумала, что это он их отношения так старомодно назвал. Хотя «отношения» — тоже нелепо звучит. И вообще, не надо, чтобы все это получало какое-то название. Потому что все пройдет — и… и все пройдет. Без невыносимой пошлости неудавшегося романа. Или удавшегося, какая разница… Без идиотских вычислений, «кто кого бросил». Без не менее идиотских размышлений, «как было бы, если бы все было не так».