Две причины жить

В 1913 году в Киеве провалилась одна из самых жестоких и бездарных провокаций российской власти — «дело Бейлиса». Скромного рабочего, отца четверых детей Менделя Бейлиса обвинили в ритуальном убийстве ребенка. Якобы для того, чтобы добавить его кровь в мацу. Тело мальчика ему подбросили, улики пытались сфабриковать на протяжении двух лет, признание вырвали пытками. Показательный процесс состоялся, но он стал процессом над российским государственным антисемитизмом. Лучшие юристы России доказали подлог. Юристы, писатели, политики, студенты всего мира устроили единую акцию протеста. Золя обратился к правителям других стран с призывом образумить Россию. Бейлиса освободили в зале суда. Но мало кто знал, что в этой дикой кампании теряющих власть правителей была не одна жертва. Об Исааке Штайнбухе не писали газеты. За его честь и свободу не боролся весь мир. Он, совсем молодой человек, счастливо женатый, отец двоих детей, одному из которых было полгода, остался со страшным несчастьем один на один. Фабулу дела грубо скопировали. Во двор Штайнбухов подбросили тело мальчика десяти лет со множеством колотых ран, которые были нанесены профессионально, со знанием анатомии — точно в основные жизненные органы: сердце, печень, легкие, крупные артерии. Это лучший способ обескровить живого человека. Эксперт сразу определил, что убийство совершено в другом месте — никаких следов крови ни во дворе, ни в доме не обнаружили, — и как минимум за сутки до того, как труп нашли. Но Исаака Штайнбуха арестовали. Полагались, конечно, на царицу доказательств всех недобрых времен — признание. Но его вырвать не удавалось ни пытками, ни ложными обещаниями. И тогда на глазах заключенного стали избивать его жену. Он попытался разбить себе голову о стену. Его связали, продолжили истязать, но он ничего не подписал. Жену отпустили со словами: «Не хочешь по-хорошему, придется сына принести». Исаак потерял сознание. Несколько дней врачи выводили его из тяжелого сердечного приступа, а потом он узнал, что жена, вернувшись из тюрьмы, взяла шестимесячного сынишку и бросилась с ним с высокого обрыва. И тогда возмутились простые люди, не читающие газет и верящие только своим глазам. Украинцы, русские, евреи молчаливой толпой окружили тюрьму. Их посланник сказал, что они уйдут, когда выпустят Штайнбуха. Так обо всем узнали газеты.

Второго «дела Бейлиса» самодержавие не вынесло бы. Как сейчас пишут историки, оно не вынесло и первого.

Штайнбуха выпустили. Он пришел в опустевший дом и пожалел о том, что выжил. Вскоре продал что смог, оставил старшую дочку с родителями и уехал в Америку. Собирался оттуда прислать им деньги на дорогу. Но в России случилась революция, и люди исчезли, затерялись, как песчинки при смерче.

— Слушай, ты тут не хозяйка, — выговаривала Дине медсестра Таня. — Развела бал со свечами: подносики, кофе, персональные оладьи. Это больница, соображаешь?

— А почему ты ко мне пристаешь? — удивилась Дина. — Я делаю то, что мне разрешил главврач. По-твоему, больница — это казарма или крепость какая-нибудь?

— Не твое дело, что я думаю. Я здесь за порядок отвечаю, и, он у меня будет. Выпрут тебя отсюда, тогда посмотришь.

— Да ты как со мной разговариваешь? Ты просто злобная тупая девица!

— Девочки, — вмешалась Тамара. — Перестаньте, я вас умоляю.

— А что она, — сказали обе хором, невольно рассмеялись, и Таня вышла из палаты.

В холле у ее стола стоял Блондин.

— Вы кого-то ищете? — спросила Таня.

— Да. Понимаете, ужасная глупость вышла. Невеста друга попала в больницу, я вызвался помочь найти, в какую, а сам забыл фамилию спросить. Зовут ее Тамара.

— У нас есть Тамара, но она никак не может быть невестой вашего друга.

— Ой, я что-то вспоминаю, Синицына, что ли…

— Повторяю, у нас есть Тамара Синельникова, но ей под шестьдесят. Хотите, посмотрите список.

— Ох, пожалуйста. Знаете, я в обычных больницах просто в палаты заглядывал. Но у вас образцовый порядок, медсестра симпатичная… В списке ее нет. А нельзя мне как-нибудь лично к вам заглянуть?

— Заглядывайте, но я очень занята.

— Понимаю. Меня зовут Валентин.

— Татьяна.

— Спасибо. Я запомню.

Он пошел к выходу мягкой, кошачьей походкой. Таня смотрела ему вслед. Обалденная походка, фигура. Ходит, как ковбой в этих, в прериях, что ли. А волосы какие, цвет… Ну где справедливость? Вот ты женщина — и кохай свои три пера мышиного цвета.