Домработница царя Давида

— Да я не за тебя волнуюсь, — спокойно отозвался Евгений Михайлович. — Я за себя волнуюсь. Тоже хотел перекусить, а то с утра голодный мотаюсь. Мне много не надо, так, кусок хлеба — и ладно.

— Нам Аннушка прошлый раз мыла приносила, специального, от всяких насекомых, — подал голос Лев Борисович. — Мы ещё вчера помылись, жарко было, так мы и помылись за старой плотиной. И вещи все постирали. Там хорошо, там никого не бывает. Только мужик траву косил, но он ничего, он слова не сказал. Леониду даже две сигареты дал.

— С фильтром, — уточнил Лёня-Лёня, повернулся, наконец, лицом к народу и принялся, не вставая, разворачивать и расстилать на траве газеты.

Евгений Михайлович поставил на эти газеты Анину сумку, стал по-хозяйски доставать свёртки и банки, Лев Борисович, помедлив, начал открывать банки и разворачивать свёртки, Лёня-Лёня повёл носом и тоже присоединился к хозяйственной деятельности. Аня стояла в сторонке и чувствовала себя лишней. Оглянулась на незнакомого старика, который стоял ещё дальше, и шагнула к нему. Надо же познакомиться с человеком.

— Меня зовут Анна, — сказала она и выжидающе замолчала, глядя в его загорелое до черноты лицо, заросшее длинной полуседой щетиной. Ещё пару недель — и будет уже не щетина, а настоящая борода.

Почти у всех бомжей были бороды. Но вот такой роскошной гривы чуть вьющихся волос она ни у одного бомжа не видела. Вообще ни у кого не видела. Только у Алины однажды видела, но потом Алина сделала стрижку, и с тех пор всегда коротко стриглась. И у Алины волосы были чёрные, как вороново крыло, а у этого бомжа — довольно светлые, да ещё и наполовину седые.

— Александр, — не сразу ответил бомж, внимательно глядя ей в глаза. — Александр Викторович, если угодно.

Что-то в этом бомже было неправильное. То есть, конечно, в них во всех было вообще очень мало правильного… И именно отсутствием этого набора правильного, нормального, необходимого все они друг на друга были похожи. Этот отличался от всех. Голос у него был молодой, низкий, сильный. Глаза ясные, взгляд уверенный и спокойный. А главное — запах. От этого бомжа, несмотря на старые, линялые и драные тряпки явно с чужого плеча, пахло чистотой и хорошим кофе. Аня не видела ни одного бомжа, от которого пахло бы чистотой, не говоря уж о кофе.

— Наверное, вы недавно оказались бездомным? — озвучила она свою догадку. — Я вас в этой компании раньше не видела. Вы из беженцев, да? Или из заключения освободились? Ой, извините, опять я болтаю, не задумываясь… Вы не обижайтесь, это у меня привычка такая, все уже знают, уже не обращают внимания, а вы человек незнакомый, так что… вот.

— Я не обижаюсь, — сказал бомж и улыбнулся.

Зубы у него были красивые. Ровные, белые, и все свои. Аня никогда не видела бомжей с такими зубами. И у стариков, которые даже и не бомжи, таких зубов она не видела.

А почему она решила, что он старик? Ну да, почти седой, горбится, и походка шаркающая — это она заметила, когда он почему-то поспешил прочь при виде Ани и Евгения Михайловича. Ну, так это у кого угодно может получиться и такая осанка, и такая походка. И даже такая седина может оказаться у кого угодно. Людочка Владимировна сама говорила, что уже лет десять седину закрашивает, а ей недавно тридцать четыре года исполнилось.

Никакой он не старик. И никакой он не бомж, вот что. Ряженый. Всё это маскарад. А зачем?

Недавно она вычитывала страшный-страшный детектив, и вот там на такой вопрос было много-много ответов. И все — тоже очень страшные. Не очень-то достоверные, конечно, но разве она может судить о достоверности или недостоверности совершенно не знакомых ей бандитских правил, законов и… как их там? Да, понятий.

— Вы почему уходить собрались? — машинально спросила она, думая о том, зачем и кому понадобился такой странный маскарад. — Вы что, не голодный? А я хороший обед принесла. Можно сказать, даже праздничный…

— Я не уголовник, — неожиданно сказал ряженый. И опять улыбнулся.

Аня смутилась. Кажется, все её мысли опять написаны у неё на лбу крупными буквами. Не хватало ещё, чтобы её сосудистая система со всем блеском продемонстрировала сейчас всю свою патологию…

— Это всё равно… — Аня запнулась, сообразив, что это далеко не всё равно, и торопливо поправилась: — То есть это хорошо, что вы не уголовник, но ведь есть все хотят, даже уголовники. И не уголовники тоже. Так что в этом смысле — мне всё равно.