Сломанные крылья

– Я слышал эту байку.

Слава встал из-за стола, подошел к Смирнову и больно сжал его плечо.

– Где ребенок Ольги? Он жив?

– Я отказываюсь давать показания.

– Ну что ж, – Слава вернулся на свое место. – Сейчас пойдешь в камеру. Сиди там и благодари нас за то, что охраняем. Много получается желающих оторвать тебе голову.

Когда Виктора увели, Слава тяжело задумался. Улики уликами, экспертиза экспертизой, но, чтоб дело пошло, надо этого гада чем-то зацепить. Чем? Спрятался, как черепаха под панцирь. Он набрал телефон:

– Сережа, привет. Звоню после пустого допроса. Такое впечатление, что сам он на признание не пойдет, хоть режь его на кусочки. Понимаешь, мы все докажем, мертвую девушку найдем. Но живой ребенок – допустим, живой, – он может просто не дождаться, пока мы его вычислим. Столько вариантов.

– Да я сам только об этом и думаю.

– Что-то получается?

– Получается, что, кроме Оли, его никто сейчас не расшевелит, из отказа не выведет. Если он действительно пожалел ее ребенка, то это наш шанс.

– Пока слова. Она – свидетель обвинения. Он – злобный подонок. У него нет другой возможности ее мучить, чем та, которую он сам нашел. Молчать о ребенке.

– И все-таки надо думать. Мне кажется, она смогла бы его как-то обмануть, что ли. Кстати, информация по телику ничего не дала?

– Как всегда. Звонки от сочувствующих и мающихся без дела. Типа: «Вам не нужен помощник, чтобы яйца этой сволочи оторвать?»

– Да, мысль бьет фонтаном. Но ищем. Ищем, как иголку в стогу сена.

– Я тоже ищу. Буду звонить.

Глава 25

Вера Михайловна и Мария наконец дописали заявление о том, что охранник Смирнов напал на Веру Михайловну после того, как она сказала, что один школьник видел, как он увозил Олю. Заявление было подробным, содержало диалоги. Мария удивлялась и радовалась, что память учительницы не пострадала. Она сжала листки, исписанные неровным почерком, похожим на детский, и тяжело задумалась. Очнулась от тихого вопроса:

– Как Оля?

– Ничего, Вера Михайловна. Лучше. Но не очень хорошо. Такое пережить…

– Да. Никита с ней?

Мария хотела по привычке придумать что-то приятное, чтоб не расстраивать Веру Михайловну, но посмотрела на листки и передумала. Каким сильным человеком оказалась старая учительница! Мария уже давно с трудом сдерживается, чтобы не просить у нее совета, сочувствия. Она скажет все как есть:

– Никита, конечно, приходит. Он очень помог в задержании этого преступника, в освобождении Оли. Но он живет теперь в другом месте. Он женился. Знаете, в какую-то минуту он поверил, что Олю никогда не найдут.

– Кто жена?

– Очень богатая наследница.

– Маша, – Вера Михайловна выговаривала слова старательно, как ученица, – это не то, что у других. Никита не из-за богатства. Это сложно. Но он не мог забыть Олю.

– Он и не забыл. Как увидятся, у нее потом сердце разрывается. У него, может, тоже.

– Да. У него тоже. Я уверена. Маша, нельзя их попросить, чтобы они меня навестили?

– Ну как же! Оля давно просится. Я просто говорю, что у нас дела с этим опознанием, заявлением. Но теперь она обязательно придет. Не знаю только, захочет ли звонить Никите.

– Позвони ему сама. Или его маме. Я хочу их вместе увидеть. Я пойму, Маша.

– Я знаю, моя дорогая, – всхлипнула Мария.

* * *

Лена встретила на улице Олю и бросилась к ней. Они обнялись. Оля ласково погладила мать Никиты по щеке, а Лена долго ничего не могла сказать: губы дрожали, так потрясла ее эта встреча.

– Девочка ты моя, – наконец проговорила она. – Как же это все… Какой кошмар… Какое счастье, что ты вернулась.

– Да, вернулась, – просто сказала Оля.

– Послушай, милая, пойдем ко мне, посидим, чаю попьем. У меня пирожки с капустой есть. Так особенно не готовлю ничего. Я ведь одна живу, – она с тревогой посмотрела на Олю.

– Я знаю, – улыбнулась та. – Никита был у меня. И его жена. Я так благодарна ему за то, что он помогал меня освободить.

– Пойдем, – решительно взяла Лена Олю за локоть. – Дома поговорим.

Оля выпила чашку чаю, съела один пирожок, похвалила.

– Да ты ешь, ешь еще, пока свежие.

– Спасибо. Только, тетя Лена, давайте не будем говорить о том, что было. И о том, что есть, тоже. Я, наверное, отвыкла разговаривать.

– Помолчи, если хочешь. Отдыхай. Садись на диванчик, я стол придвину. Можешь даже вздремнуть. А можно, я кое-что скажу… То, что ты знать должна, что меня мучает. Знаешь, этот ужас, что с тобой произошел, всех нас перевернул.