Элита. Взгляд свысока

И тут за ее спиной заорала баба:

— Ну шо?! А-а-а! Заховал бырыньку?! Ах-ха! Провьянт носишь! Контру кормишь! Можить, ты ишшо и конфекты ей носишь?! Об своих дитях не думаи-и-ишь! Об ейном ублюдке думаи-и-ишь!..

Комиссар Федя закрыл дверь, неторопливо расстегнул тулуп, сбросил его прямо на пол, неторопливо же достал наган, слегка повел дулом, насмешливо сказал вполголоса:

— Цыть, дура…А ты, ваш-сиясьтво, подь к себе. Подь, подь… А то ведь я тебя не зараз шлепну. Я сперва табе ручки прострелю. Опосля — ножки. А ужо опосля — пузо. И усё. Тады ты сама помрешь.

Баба за спиной опять что-то заорала, но княгиня не успела понять — что, потому что потеряла сознание.

Очнулась на диване в кабинете. На лбу лежало мокрое полотенце. Под головой — подушка. Раньше не было. И этой ночной сорочки раньше не было, она уже больше трех месяцев спала в том же, что и днем носила. Сорочка была грубая, огромная, неновая, но совсем чистая, никакого чужого запаха на себе не хранила, пахла свежим воздухом. Жизнью. И укрыта княгиня была не вонючим грязным одеялом, а чистым, толстым, стеганым, в белом льняном пододеяльнике с кружевными прошвами по углам. В животе толкнулся ребенок — тоже очнулся. Княгиня осторожно пошевелилась, убрала руки под одеяло, положила ладони на живот. Все хорошо. Саша, прости меня за то, что в страшную минуту я пожелала себе — и тебе — смерти.

— Тетенька, ты ужо проснулася?

Княгиня осторожно повернула голову. В большом кожаном кресле рядом с диваном сидела девочка. Забралась в кресло с ногами, свернулась калачиком. Обхватила острые колени руками, таращила настороженные светлые глаза.

— Я давно сплю? — спросила княгиня с некоторым трудом. Горло пересохло.

— Дык второй день ужо, — с готовностью ответила девочка и полезла из кресла. — Как мамка помёрла — с той поры и спишь. Дохтур велел, шоб не будили, а то выкинешь. Нас с Фроськой папка тута посадил, наказал за тобой смареть. Вон Фроська дрыхнеть. А я — не, я смарю. Нада папке сказать, шо ты проснулася.

— Подожди, — попросила княгиня. — Подожди, пожалуйста… Попозже скажешь… Я еще не совсем проснулась, наверное… Не понимаю ничего. Ты сказала, что мама умерла? Как же это вдруг? Почему?

— Дык папка стрельнул — она и помёрла, — сказала девочка и шмыгнула носом. — Жалко мамку. Она добрая была. Жрать давала сколь хошь. И зазря не лупила. Обешшалася в школу пустить… Ну… эт-та… Шо ж… Таперича ты нас учить бушь. Дохтур ховорить: эта хто жа такая? Прям как быдто анхел небеснай. А папка ховорить: учительша наша, девок моих учить будеть… Тетенька! Ты шо? Ты обратно спишь?.. Ты не спи, ты походь, я зараз папку покличу…

Хорошо бы правда уснуть, а проснуться только тогда, когда весь этот ужас кончится, думала княгиня, лежа с закрытыми глазами и слушая шум вокруг себя. Хорошо бы проснуться — и не услышать ни одного слова этой странной, карикатурной речи, которую она не очень хорошо понимает, и не увидеть ни одного странного, карикатурного лица, и не ощутить ни одного тошнотворного, грязного, мертвого запаха… Проснуться — и с облегчением понять, что это был просто ночной кошмар, в жизни ничего подобного быть не может, и ее Саша будет расти не в ночном кошмаре, а в нормальной жизни.

Дверь хлопнула. Потянуло вонью комиссара Феди. Кожа тужурки скрипнула о кожу кресла. Федя посопел, поцыкал зубом, весело сказал:

— Вона… Ишь, пужливая какая. Мамзелька халантерейная… Ты меня не боись. Я тя не шлепну. Девок моих бушь учить. Ах-ха. Шоб и читать, и музыку, и по-немецкому… Усё, шо полахается… у вас, у барыньков. Как следоваить учить бушь. Я саботажу не спушшу. Ежели вредительство замечу — так и усё, именем революции… А сына родишь — женюся. Вот те крест… то ись честное большависское. Как я таперя вдовый. Поняла?

— Поняла, — сухо ответила княгиня и открыла глаза.

Проснуться не удавалось. Кошмар не заканчивался. Сумасшедший комиссар сидел в кожаном кресле, смотрел мутными глазами, непонятно улыбался.

— Поняла, — повторил он и подергал носом. — Ну, шо ж… Лады. Меня тож обучать бушь. И шоб без хлупостев. Шоб не рыпалася ишшо куды. На усю жисть запомни: эт-та ты мою бабу порешила. Так шо сиди тихха. Тебя ужо ишшуть. Поняла?

Княгиня поняла главное: буйнопомешанного Федю Клеймёного никто не собирался ловить и возвращать в сумасшедший дом. Ее ребенок родится в этом кошмаре. Сумасшедший комиссар угрожал, что женится на ней, если родится сын… Княгиня прижимала ладони к животу и истово уговаривала ребенка: Саша, родись девочкой. Саша, если ты родишься дочкой, мы хотя бы этого ужаса избежим.