139  

Во время антракта познакомил меня с Н. Клюевым, который был угрюм и молчалив.

Это был последний этап в творчестве Есенина. Но и в нем изредка проглядывала солнечная радость.

Вспоминается «кудрявым и веселым и таким разбойным» Есенин, с пышным букетом цветов в руках впереди шествия писательских организаций, в июне 1924 г., в день 125-летнего юбилея Пушкина, у памятника на Тверском бульваре.

Несколько позднее (17 мая 1924 г.) неожиданная смерть нашего друга, поэта Александра Ширяевца, снова собрала писательскую братию. Я помню, как ошеломила Есенина смерть Ширяевца. Всем, кто вернулся в тот день с Ваганьковского кладбища на «поминки» Ширяевца в «Дом Герцена», не забудется плакавший Есенин, с хрипотцой прочитавший весь ширяевский «Мужикослов». Стихотворение на смерть Ширяевца им было написано для «Красной Нови» несколько дней спустя.

В начале 1925 г. в «Доме Герцена» по приглашению кружка «Перевал» Есенин выступал со своими новыми произведениями. Прочитал он цикл стихов из «Персидских мотивов» и поэму «Анна Снегина», посвященную А. Воронскому. У Есенина на левой руке, по-Пушкински, на большом пальце блестел сердоликовый перстень, в голосе звучала грусть. Особенно сильное впечатление произвели на слушателей «Персидские мотивы».

По окончании чтения молодежь «Перевала» пыталась было открыть обсуждение по поводу прочитанного.

– Не трудитесь, – тихо сказал Есенин. – Ну что вы можете мне сказать? Ваши возражения или советы мне не нужны. Читаю, слежу я за вами, что пишете. Слабо. Один только Наседкин овладел техникой. Многому еще придется вам учиться…

Попрощался и уехал.

21 декабря 1925 г. в 11 час. вечера в «Доме Герцена» я читал свои стихи. Неожиданно вошел расстроенный чем-то, удрученный Есенин. Сел у входа, послушал минут пять, несколько раз пытался что-то сказать. Но пришел один из его товарищей и увез его с собой. Это была последняя встреча с Есениным. Через неделю газеты известили о трагической кончине поэта.

Семен Фомин

Есенин

Умер Есенин! Это трудно сказать вслух. Это так же трудно сказать, как «нет больше песни… Умерли березовые рощи, вечернее косое солнце, розовая дорожная пыль»…

* * *

Пустой коридор одной из «гостиниц для приезжающих». Дверь настежь. За круглым столом посередине милиция составляет протокол, а тут же на полу, прямо против дверей, лежит, вытянув ноги и запрокинув лицо, Сережа Есенин. Уже тускнеющие, но все еще золотые волосы разметались по грязному полу среди сора и растоптанных окурков.

И невозможно осознать до конца, что вот здесь, душной вчерашней ночью, умер поэт. Самый простой, самый настоящий, пришедший в наш табачный дым оттуда, из забытых нами рязанских солнечных полей. Мы затравили его своим чадом и ресторанными скрипками и ничего не могли ему дать взамен его простой правды о свежевспаханном поле, о жеребенке на косогоре у телеграфных столбов. Алкоголь тек в его жилах густой и отравляющей песней.

Но была в этой песне такая ветровая воля, такой полевой простор, что дух захватывало и слезы подступали к горлу…

Сережа Есенин! На загроможденном сугробами многоэтажном дворе положили мы тебя, завернутого в простыню, на мерзлые чухонские дровни. Кто-то сказал возчику: «В мертвецкую Обуховской больницы!» Лошадь тронула с места, и повезли тебя, полуодетого, без шапки в морозную муть по скрипучим улицам равнодушного города.

Умер Есенин. Умерла песня. Еще будут «читать» стихи, еще будут «произносить» их с эстрады, но «петь» уже не станет никто. Новые, машинные ритмы вошли в нашу жизнь, ритмы бодрого, дружного кругового усилия. Одинокий, затерявшийся в полях прохожий, Есенин в последние годы пел только о себе и для себя. Пел, потому что песенный воздух зудил грудь и просился на волю.

Пусть и останется он навсегда в нашей памяти одиноким путником душистой полевой межи, бедный рязанский паренек с голубыми, как его деревенская речка, глазами!

Прощай, Сережа, – песня, сгоревшая на ветру!

28 декабря, 1925

Всеволод Рождественский

Цветок неповторимый

(У гроба Сергея Есенина)

  • Его душа жила, страдая.
  • Страдая, в вечность отошла…

Вот, что я записал в своем дневнике, когда узнал о смерти Сергея Есенина – и вспомнил: передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, – до того робкий, что боится даже присесть на край стула, – стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок.

  139  
×
×