Я, Есенин Сергей…

* * *

• Запели тесаные дроги,
• Бегут равнины и кусты.
• Опять часовни на дороге
• И поминальные кресты.

• Опять я теплой грустью болен
• От овсяного ветерка,
• И на известку колоколен
• Невольно крестится рука.

• О Русь, малиновое поле
• И синь, упавшая в реку,
• Люблю до радости и боли
• Твою озерную тоску.

• Холодной скорби не измерить,
• Ты на туманном берегу.
• Но не любить тебя, не верить —
• Я научиться не могу.

• И не отдам я эти цепи,
• И не расстанусь с долгим сном,
• Когда звенят родные степи
• Молитвословным ковылем.

<<1916>>

* * *

• Устал я жить в родном краю
• В тоске по гречневым просторам.
• Покину хижину мою,
• Уйду бродягою и вором.

• Пойду по белым кудрям дня
• Искать убогое жилище.
• И друг любимый на меня
• Наточит нож за голенище.

• Весной и солнцем на лугу
• Обвита желтая дорога,
• И та, чье имя берегу,
• Меня прогонит от порога.

• И вновь вернуся в отчий дом,
• Чужою радостью утешусь,
• В зеленый вечер под окном
• На рукаве своем повешусь.

• Седые вербы у плетня
• Нежнее головы наклонят.
• И необмытого меня
• Под лай собачий похоронят.

• А месяц будет плыть и плыть,
• Роняя весла по озерам…
• И Русь все так же будет жить,
• Плясать и плакать у забора.

<<1916>>

* * *

• День ушел, убавилась черта,
• Я опять подвинулся к уходу.
• Легким взмахом белого перста
• Тайны лет я разрезаю воду.

• В голубой струе моей судьбы
• Накипи холодной бьется пена,
• И кладет печать немого плена
• Складку новую у сморщенной губы.

• С каждым днем я становлюсь чужим
• И себе, и жизнь кому велела.
• Где-то в поле чистом, у межи,
• Оторвал я тень свою от тела.

• Неодетая она ушла,
• Взяв мои изогнутые плечи.
• Где-нибудь она теперь далече
• И другого нежно обняла.

• Может быть, склоняяся к нему,
• Про меня она совсем забыла
• И, вперившись в призрачную тьму,
• Складки губ и рта переменила.

• Но живет по звуку прежних лет,
• Что, как эхо, бродит за горами,
• Я целую синими губами
• Черной тенью тиснутый портрет.

<<1916>>

* * *

• Прячет месяц за овинами
• Желтый лик от солнца яркого.
• Высоко над луговинами
• По востоку пышет зарево.

• Пеной рос заря туманится,
• Словно глубь очей невестиных.
• Прибрела весна, как странница,
• С посошком в лаптях берестяных.

• На березки в роще теневой
• Серьги звонкие повесила
• И с рассветом в сад сиреневый
• Мотыльком порхнула весело.

<<1916>>

– У нас гости в столовой, – сказал Толстой, заглянув в мою комнату. – Клюев привел Есенина. Выйди, познакомься. Он занятный.

Я вышла в столовую. Поэты пили чай. Клюев, в поддевке, с волосами, разделенными на пробор, с женскими плечами, благостный и сдобный, похож был на церковного старосту. Принимая от меня чашку с чаем, он помянул про великий пост. Отпихнул ветчину и масло. Чай пил «по-поповски», накрошив в него яблоко. Напившись, перевернул чашку, перекрестился на этюд Сарьяна и принялся читать нараспев вполне доброкачественные стихи. Временами, однако, чересчур фольклорное какое-нибудь словечко заставляло насторожиться. Озадачил меня также его мизинец с длинным, хорошо отполированным ногтем.

Второй гость, похожий на подростка, скромно покашливал. В голубой косоворотке, миловидный, льняные волосы уложены бабочкой на лбу. С первого взгляда – фабричный паренек, мастеровой. Это и был Есенин.

На столе стояли вербы. Есенин взял темно-красный прутик из вазы.

– Что мышата на жердочке, – сказал он вдруг и улыбнулся.

Мне понравилось, как он это сказал, понравился юмор, блеснувший в озорных глазах, и все в нем вдруг понравилось. Стало ясно, что за простоватой его внешностью светится что-то совсем не простое и не обычное.

Крутя вербный прутик в руках, он прочел первое свое стихотворение, потом второе, потом третье. Он читал много в тот вечер. Мы были взволнованы стихами, и не знаю, как это случилось, но в благодарном порыве, прощаясь, я поцеловала его в лоб, прямо в льняную бабочку, ставшую вдруг такою же милой мне, как и все в его облике.