Инферно

Долгое время Мирсат изучающе смотрел на Лэнгдона, а затем его взгляд переместился вверх к мозаике непосредственно над дверью, которой Лэнгдон только что восхищался. Мозаика была изображением вседержителя Христа девятого столетия — иконописным образом Христа, держащим в левой руке Новый Завет и благословляющим правой.

Затем их гида как будто внезапно осенило, уголки губ Мирсата приподнялись в понимающей улыбке, и он начал грозить своим пальцем. — Умный человек! Очень умный!

Лэнгдон посмотрел с изумлением. — Что, простите?

— Не волнуйтесь, профессор, — сказал Мирсат заговорщическим шепотом. — Я никому не скажу, почему вы действительно оказались здесь.

Сински и Брюдер бросили на Лэнгдона озадаченный взгляд.

Лэнгдону оставалось только пожать плечами, поскольку Мирсат толкнул дверь и провел их внутрь.

Глава 88

Кто-то назвал это место восьмым чудом света, и сейчас, находясь здесь, Лэнгдон не собирался спорить с этим утверждением.

Как только группа переступила через порог и вошла в колоссальное святилище, Лэнгдон подумал, что в соборе Святой Софии требуется лишь мгновение, чтобы произвести впечатление на посетителей истинными размерами его пропорций.

Эта комната была такой огромной, что даже великие соборы Европы казались карликами. Такое ошеломляющее воздействие ее огромных размеров, как знал Лэнгдон, частично было иллюзией, драматическим побочным эффектом византийской планировки, с централизованным наосом, в котором все внутреннее пространство сконцентрировано в одной квадратной комнате, а не расширяется крестообразно в четырех направлениях, как принято в более поздних соборах.

Это здание на семь столетий старше, чем Нотр Дам, подумал Лэнгдон.

Потребовалась минута, чтобы объять взглядом ширину пространства, Лэнгдон позволил глазам подняться ввысь больше чем на сто пятьдесят футов, к просторному, золотому куполу, который короновал зал. От его центральной точки отходили сорок ребер, направленные наружу как лучи солнца, распространяясь в сторону круглой галереи из сорока арочных окон. В дневные часы проникающий через окна свет отражался — и повторно отражался — от стеклянных кусочков золотой мозаики, создавая «мистический свет», благодаря которому Софийский собор был настолько известен.

Лэнгдон лишь однажды видел позолоченное убранство этого зала запечатлённым в живописи. Джон Сингер Сарджент. Неудивительно, что при создании знаменитого изображения Святой Софии американский художник ограничил свою палитру множеством оттенков единственного цвета.

Золото.

Блестящий золотой купол, часто называемый «куполом самих небес», поддерживался четырьмя огромными арками, которые в свою очередь поддерживались серией полусводов и тимпанов. Эти опоры несли еще один понижающийся ряд меньших по размеру полусводов и галерей, создавая эффект каскада архитектурных форм, прокладывающих себе путь от небес к земле.

Спускаясь с небес на землю, хотя и более прямым путем, из-под купола свисали длинные кабеля, на которых были подвешены мерцающие светильники, которые, как казалось, висели настолько низко, что посетители высокого роста рисковали стукаться об них. На самом деле, это была лишь еще одна иллюзия, создаваемая одной лишь величиной пространства, так казалось из-за оборудования, подвешенного более чем в двенадцати футах над полом.

Как и у других храмов, большой размер служил собора Святой Софии служим двум целям. Во-первых, это показывало богу, как далеко может пойти человек, ради служения ему. И во-вторых, он служил для оказания шокирующего действия на верующих — физическое пространство было таким внушительным, что входящий чувствовал, что он уменьшился, его эго стиралось, его физическая сущность и космическая важность сжимались до размеров всего лишь пылинки на лице бога … атома в руках Творца.

Пока человек не станет ничем, Бог не может ничего сделать из него. Мартин Лютер сказал эти слова в XVI веке, но этот концепт был частью образа мышления строителей начиная с самых ранних образцов религиозной архитектуры.

Лэнгдон взглянул на Брюдера и Сински, которые до этого смотрели вверх, а теперь опустили глаза к земле.

— Иисус, — сказал Брюдер.

— Да! — сказал Мирсат взволнованно. — И Аллах, и Мухаммед, тоже!

Лэнгдон усмехнулся, когда их гид показал Брюдеру на главный алтарь, где с боков возвышающейся мозаики, на которой был изображен Иисус, стояли два массивных диска с арабскими именами Мухаммеда и Аллаха, написанные декоративной каллиграфией.