Герман Гессе, или Жизнь Мага

Замысловато закрученный шейный платок поддерживает мягкий воротничок. Взгляд пророка, ямочка на подбородке, благородство черт — таков человек, садящийся на поезд в марте 1916 года после зимы, наполненной изнурительной работой, бессонницами и бесконечным самоотречением. Гессе отправляется на конференцию в Винтертур через Цюрих: «Я бродил по вокзалу… Угнетенных лиц гораздо больше, чем счастливых. Столько мучений… Люди дышали ядом вместо воздуха, вместо воды на них изливались страдания и печали, люди глотали горе вместо хлеба. Я шел, и в голову мне приходили бесполезные мысли, когда я увидел перед собой Отмара Шёка». Герман обрадовался их встрече. «Тогда Отмар посмотрел на меня настолько странно, — расскажет он много лет спустя, — что я заподозрил что-то неладное. Я почувствовал, как тоска и холод вновь охватывают меня… И я услышал тихий голос моего друга: Тессе, твой отец умер».

Глава X АБРАКСАС, ИЛИ ОСОБЕННЫЙ ОПЫ

Истинное призвание каждого состоит только в одном — прийти к самому себе… найти собственную, а не любимую судьбу, и отдаться ей внутренне, безраздельно и непоколебимо…

Г. Гессе. «Демиан»

Иоганнес покинул этот мир 8 марта 1916 года.

«Он умер быстро и без мучений: ушел безмолвно, не пошевелившись, бесшумно», — сказали Адель и Марулла, когда Герман приехал в Корнталь. Он сам позже вспоминает: «Наш отец покоился на своей кровати среди цветов, его руки были одна на другую положены на груди, открытый лоб придавал лицу с сомкнутыми веками выражение царственности. Казалось, он прислушивается с глубоким и искренним удивлением к безграничному молчанию, которое теперь окружало его. Отец, о, отец!» Герман не сдерживает слез: «Плача, я поцеловал его руки и прикоснулся к его каменному лбу, вспомнив, как он всегда просил, когда кто-нибудь из нас зимой с холода возвращался домой, положить ему руки на голову. От этого у него проходила мигрень. Теперь мои дрожащие и горячие ладони касались его холодного лба».

В глазах строптивого ребенка пастор представлял собой ненавистного судью, вызывавшего одновременно почтение и возмущение, позднее его представление изменилось. Этот человек, рано подвергшийся влиянию пиетистского мировоззрения, посвятил свою жизнь религиозным исследованиям. Поглаживая седую бороду, он смотрел на Германа сквозь очки «проницательным и исполненным любви взглядом». В последние годы между отцом и сыном, такими похожими и такими разными, сложились светлые и доверительные отношения. В этом суровом служителе Господа Герман увидел человека страдающего, как и он сам, восприимчивого к искусству, ранимого, требовательного, стремящегося к знанию, способного к истинному душевному участию. Вместе пережили они напрасные мучения, ими самими на себя возложенные, а потом нашли общий язык как собратья по духу.

Ушел из жизни сын Дженни Ласе, меланхоличной курляндки, и Карла Германа Гессе, балтийского патриарха. Гениальный интерпретатор Священного Писания, рыцарь Слова, болезненно пунктуальный Иоганнес до последних мгновений проповедовал с высоты своей кафедры пиетизм, в истинность которого верил безгранично. Благодаря евангельской непримиримости, достойной великих реформаторов, он имел безупречную репутацию. За эту невыносимую правильность юный Герман его ненавидел, и их отношения превратились в непрерывные мучения: «Отец знал всё и заставлял меня плясать под его дудку, выделывать кульбиты, словно мышь, попавшую в мышеловку, перед тем как ее утопить. Лучше бы он меня сразу поколотил!» Все что угодно, только не это воплощение благопристойности и благонравия, бормотал он раньше, желая, чтобы его отцом был даже пьяница и грубиян, лишь бы не этот добродетельный ученый. Жестокое проклятие! Теперь при воспоминаниях его преследовали угрызения совести.

Через открытое окно в комнату проникал запах нарциссов и свежий ветер с долин. «Высшая ясность и царственность, подобные величественному спокойствию горной вершины, навеки запечатлелись в лице умершего». На руке Иоганнеса блистало обручальное кольцо. Адель тихонько сняла его и отдала Герману. Это было кольцо Марии, которое она подарила своему первому жениху и которое десять лет спустя после второго замужества передала Иоганнесу. Оно было узкое, изысканное с выгравированной на внутренней стороне фразой, отражавшей пиетистское представление о супружестве как о мистическом любовном союзе: «Да будет так, как между королем и королевой, принцем и принцессой».