Бегущий за ветром

Несколько недель все шло как по маслу. Я ждал, пока генерал не отойдет, затем появлялся у палатки Тахери. Если ханум Тахери была на месте, она угощала меня чаем и колчей и мы беседовали с ней о Кабуле прежних дней, о знакомых, о мучившем ее артрите. Она, несомненно, обратила внимание на то, что я показываюсь, только когда генерала нет, но не подала виду.

– Ваш Кэка только что отошел, – говорила она неизменно.

Присутствие ханум Тахери было мне даже на руку, и не только потому, что она меня так привечала; при ней Сорая казалась менее напряженной и была поразговорчивее. Мать была рядом, и это как бы узаконивало все, что происходило между мной и Сораей (хотя и в меньшей степени, чем если бы на месте жены был сам генерал), и если уж не совсем спасало от злых языков, то снижало градус сплетни.

Однажды мы с Сораей разговаривали у палатки одни. Она рассказывала мне о своей учебе в колледже Олоун.

– И какая будет ваша специальность?

– Я хочу стать учительницей.

– Правда? Почему?

– Эта профессия мне всегда нравилась. Когда мы жили в Вирджинии, я закончила курсы английского языка как второго, а сейчас раз в неделю веду свой урок в окружной библиотеке. Моя мама тоже была учительницей, преподавала фарси и историю в женской средней школе Заргуна в Кабуле.

Толстяк в войлочной охотничьей шляпе предложил три доллара за набор подсвечников стоимостью в пять, и Сорая уступила. Положив деньги в коробочку из-под конфет, стоявшую на земле, она застенчиво взглянула на меня:

– Хочу рассказать вам кое-что, только немного смущаюсь.

– С удовольствием послушаю, – воодушевился я.

– Только не смейтесь.

– Рассказывайте же.

– Когда я училась в четвертом классе в Кабуле, отец нанял служанку по имени Зиба. Ее сестра жила в Иране, в Мешхеде, и Зиба, которая была неграмотна, иногда просила меня написать письмо сестре. А когда приходил ответ, я читала его Зибе. Что, если я научу тебя читать и писать? – спросила я однажды. Зиба сощурилась, широко улыбнулась и сказала: я с удовольствием. Я садилась с ней в кухне, и мы принимались за Алефбе. Поднимешь, бывало, глаза от тетрадей, а Зиба потряхивает кастрюльку с мясом и вслух зубрит алфавит, а потом садится к столу и пишет буквы на бумажке.:

Через год Зиба читала детские книжки. Мы устраивались во дворе, и она читала мне сказки про Дару и Сару – медленно, но верно. Меня она стала называть моалем – наставница. – Сорая засмеялась. – Знаю, это звучит по-детски, но, когда Зиба сама написала письмо, я преисполнилась такой гордости, будто добилась чего-то важного в жизни. Понимаете меня?

– Да.

Наглая ложь. Где уж, мне понять такое. Сам-то я свою грамотность использовал для насмешек над Хасаном. Истолкую ему неправильно слово и хихикаю про себя.

– Отец хочет, чтобы я выбрала юриспруденцию, а мама – медицину. Но я буду стоять на своем. Учителям здесь платят не так много, но это мое призвание.

– Моя мама тоже была учительницей.

– Я знаю. Мне матушка сказала.

Краска залила лицо Сораи. Проболталась! Значит, они с матерью обсуждали мою персону.

Мне стоило огромных усилий сдержать самодовольную улыбку.

– Я тут вам кое-что принес, – сказал я, вынимая из кармана несколько сцепленных скрепкой страничек. – Как обещал.

И я передал Сорае один из своих рассказов.

– Значит, ты не забыл, – расцвела она. – Спасибо!

В голове у меня еще не уложилось, что она впервые обратилась ко мне на ту вместо положенного шома, как улыбка вдруг исчезла у нее с побледневшего лица. За спиной у меня кто-то стоял. Я обернулся – и оказался нос к носу с генералом Тахери.

– Амир-джан. Наш вдохновенный сочинитель. Какая радость. – На губах у генерала змеилась улыбка.

– Салям, генерал-сагиб, – выговорил я закоченевшим языком.

Генерал шагнул мимо меня прямиком к торговому месту и протянул Сорае руку.

– Какой чудесный день сегодня, а?

Она передала отцу скрепленные странички.

– Говорят, на этой неделе пойдут дожди. Не верится, правда? – Генерал выбросил листки бумаги в мусорный бак, положил руку мне на плечо и увлек за собой. – Знаешь, бачем, ты мне очень нравишься. Я убежден, ты славный юноша. Но… – он вздохнул и взмахнул рукой, – даже славных юношей иногда надо призвать к порядку. Мой долг напомнить тебе, что мы на рынке и на нас смотрят со всех сторон.

Генерал остановился и уставил на меня свои бесстрастные глаза.