Бегущий за ветром

– Тут еще куда ни шло, – заметил я.

– Ничего удивительного. Все важные особы живут теперь здесь.

– Талибы?

– И они тоже.

– А кто еще?

Фарид свернул на широкую чистую улицу с подметенными тротуарами.

– Те, кто стоит за талибами. Кто думает за них. Арабы, чеченцы, пакистанцы. (Еще поворот.) Пятнадцатая улица, ее еще называют Сараки-Мемана, улица гостей. Это они – гости. Ох и обгадится же вся эта публика в один прекрасный день!

– По-моему, здесь! – вскричал я. – Сюда, сюда!

В детстве у меня был надежный ориентир. «Если заблудишься, – часто повторял Баба, – запомни: в конце нашей улицы стоит розовый дом, он один такой».

Вот он, розовый дом с островерхой крышей, никуда не делся. До дома отца отсюда рукой подать.

До дома отца…

Однажды в зарослях шиповника мы нашли черепашку (ума не приложу, как она туда попала) и пришли в восторг. Хасан сразу предложил выкрасить ей панцирь в ярко-красный цвет, что мы немедленно исполнили. Теперь черепашку было видно издалека и можно было начинать игру. Значит, двое отважных исследователей обнаружили в глухих джунглях гигантское доисторическое чудовище и с великими трудами вывезли его в обжитые места, чтобы продемонстрировать людям. Деревянная тележка, которую Али сделал собственноручно и прошлой зимой подарил Хасану на день рождения, превратилась в огромную стальную клетку. Почтеннейшая публика, вот вам огнедышащий монстр, смотрите и удивляйтесь! Волоча за собой тележку с черепахой, мы обходили яблони и вишни, ставшие небоскребами, из окон которых на нас смотрели тысячи и тысячи глаз. Небольшой горбатый мостик возле участка с инжиром обернулся огромным подвесным мостом, соединяющим два громадных города, а из пруда под ним получилось отличное бурное море. При вспышках фейерверка нам отдавали честь выстроенные в каре войска. Мы везли скребущуюся черепашку по вымощенной красным кирпичом дорожке к воротам, и главы государств аплодировали нам стоя. Нам, Хасану и Амиру, знаменитым путешественникам и искателям приключений, вот-вот должны были вручить почетную медаль за проявленные доблесть и мужество…

Я осторожно приблизился к воротам. Меж кирпичей, которыми был замощен двор, густо пробивались сорняки, металлические прутья в ржавчине. Сколько раз я выбегал через эти ворота, торопясь куда-нибудь по важному делу… И какой чепухой теперь представляются важные дела моего детства!

Проезд от ворот во двор, где мы с Хасаном учились кататься на велосипеде, сделался как-то короче и уже, асфальт покрылся трещинами, сквозь трещины лезли вездесущие сорняки. От большей части тополей, на которые мы с Хасаном так часто залезали и пускали солнечные зайчики в окна соседям, остались одни пеньки, прочие деревья стояли без листьев. «Стена чахлой кукурузы» сохранилась, только рядом с ней теперь ничего не росло, да и побелка осыпалась, обнажив кирпич. Лужайку перед домом пятнали проплешины, вся трава была в коричневатой пыли.

Во дворе стоял джип. (Откуда он только взялся, где же отцовский черный «форд-мустанг»? Столько лет по утрам меня будил рев его восьми цилиндров!) Под машиной кляксой Роршаха растекалась маслянистая лужица. За джипом валялась опрокинутая набок тачка.

Слева от проезда Али и Баба всегда высаживали розы. Ни цветочка, только грязь и сорняки.

Фарид дважды посигналил мне.

– Поехали, ага. Торчим здесь у всех на виду.

– Еще минуточку, – пробормотал я.

Дом больше не был белой громадиной из моего детства. Штукатурка потрескалась, крыша просела, окна в гостиной, в вестибюле и в ванной на втором этаже затянуты полиэтиленовой пленкой, стены приобрели неприятный серый оттенок, местами краска шелушилась и пузырилась. Ступени у парадного входа будто кто обгрыз. Жалкие остатки былой роскоши – определение подходило не только к особняку отца, но и ко всему Кабулу.

Я приподнялся на цыпочки, но ничего не разглядел за третьим к югу от входа окном второго этажа, за которым когда-то находилась моя спальня. Двадцать пять лет назад я стоял у этого окна. Лило как из ведра, Али и Хасан грузили свои пожитки в багажник машины отца, и стекло туманилось от моего дыхания.

– Амир-ага, – позвал опять Фарид.

– Иду, – отозвался я.

Меня охватило безумное желание войти в дом, взлететь по ступеням, возле которых мы оставляли грязные сапоги, вбежать в пахнущий апельсиновой коркой вестибюль (Али сжигал ее в печке), выпить в кухне чаю с лепешкой нан, послушать, как Хасан поет старинные хазарейские песни.