Последнее письмо от твоего любимого

Элли ловит каждое ее слово, образы мелькают в ее голове, она старается не думать о диктофоне, который успела незаметно включить. Однако всякая неловкость пропала: миссис Стерлинг рассказывает свою историю с таким воодушевлением, как будто мечтала об этом много лет. Ее рассказ, словно мозаика, складывался воедино на протяжении лет, Элли далеко не все понимает, но не пытается перебивать и просить пояснений.

Дженнифер Стерлинг рассказывает о том, как ей вдруг опротивела жизнь в золотой клетке, о бессонных ночах, об ужасном желании вкусить запретный плод, устоять перед которым невозможно, о том, как вдруг поняла, что живет совсем не той жизнью, какой хотела бы. Слушая ее, Элли кусает ногти: а вдруг Джон думает об этом в эту самую секунду, лежа на далеком, залитом солнцем пляже. Как он может любить свою жену и при этом заниматься с ней тем, чем он занимается? Неужели он не чувствует желания вкусить этот запретный плод?

История становится более мрачной. Дженнифер тихо рассказывает об автокатастрофе на мокрой дороге, о гибели ни в чем не повинного человека, о четырех годах, которые она провела словно во сне, когда в браке ее удерживали лишь таблетки и рождение дочери.

Она умолкает, оборачивается, берет со столика фотографию и протягивает ее Элли. Какой-то мужчина обнимает за талию высокую блондинку в шортах, у ног которой сидят двое детей и собака. Девушка выглядит как модель из рекламы Келвина Кляйна.

— Эсме не намного старше вас. Она живет в Сан-Франциско, замужем за врачом. Они очень счастливы. Насколько мне известно, — добавляет она.

— А она знает о письмах? — спрашивает Элли, аккуратно ставя фото на кофейный столик и изо всех сил пытаясь не завидовать поразительной внешности, доставшейся Эсме по наследству от матери, и ее явно идеальной семейной жизни.

— Эту историю я не рассказывала ни одной живой душе, — немного помедлив, отвечает миссис Стерлинг. — Какая дочь захочет узнать о том, что ее мать любила кого-то, кроме ее отца?

А потом она рассказывает о случайной встрече несколько лет спустя, о том, какое потрясение она пережила, осознав, с кем должна быть на самом деле.

— Понимаете? Я столько лет не находила себе места… и тут Энтони вернулся. И я почувствовала где-то здесь, — признается она, постукивая себя по груди, — что мой дом — рядом с ним. И нигде больше.

— Понимаю, — вздыхает Элли, двигаясь на краешек кресла и разглядывая сияющее лицо Дженнифер — совсем как у юной девушки. — Мне знакомо это чувство.

— Но самое ужасное, что, вновь обретя его, я не могла уйти к нему. В те дни, Элли, к разводу относились совершенно иначе. Мое имя втоптали бы в грязь. Я знала, что если попытаюсь уйти от мужа, то он уничтожит меня. К тому же я не могла оставить Эсме. Энтони когда-то покинул своего сына, и я не думаю, что он оправился от этого.

— То есть вы так и не ушли от мужа? — с плохо скрываемым разочарованием спрашивает Элли.

— Ушла благодаря папке, которую вы обнаружили. У него была одна забавная старая секретарша, как ее там… Никогда не могла запомнить, как ее зовут. Подозреваю, что она была влюблена в него. Но по какой-то причине она решила передать мне смертельное оружие против него. Пока у меня были эти документы, он бы меня и пальцем не посмел тронуть.

Она рассказывает о своей встрече с безымянной секретаршей, о реакции мужа на то, что она рассказала ему в его кабинете.

— Документы по асбесту! — восклицает Элли, вспомнив о невинной папке, лежащей у нее дома и потерявшей за давностью лет свою страшную силу.

— Тогда никто не понимал, что асбест вреден. Мы думали, что это замечательная штука. Я была поражена, когда узнала, что компания Лоренса разрушила жизни стольких людей, поэтому после его смерти я учредила фонд помощи жертвам производства асбеста. Вот, смотрите, — объясняет она, протягивая Элли буклет, в котором описывается схема юридической помощи страдающим мезотелиомой, полученной на производстве. — Сейчас у нас осталось не так много средств, но мы все еще предлагаем юридическую помощь. У меня есть друзья-юристы, которые предоставляют нам услуги бесплатно, и здесь, и за границей.

— А состояние мужа досталось вам?

— Да, такая у нас была договоренность. Я носила его фамилию и для общества превратилась в жену-домоседку, которая с мужем никогда никуда не ходит. Все решили, что я выпала из светской жизни, чтобы посвятить себя Эсме. В то время это считалось вполне обычным делом. Поэтому ему пришлось водить на все светские рауты любовницу, — смеется Дженнифер, качая головой. — Да, вот такая тогда была двойная мораль.