Журавль в небе

— Перерыв кончается, — буднично напомнила она, стараясь, чтобы он не понял, что она заметила его облегчение. — Пойдем уж, а то и пообедать не успеем.

— Ты после этого еще и о еде думать можешь? — Евгений продемонстрировал еще какое-то сильное мужское чувство. Кажется, раздражение.

— Могу, — миролюбиво откликнулась она. — Что ты, Жень, как маленький. Бабушка говорила: на меня обижайся, а не на хлеб. Переживание переживаниями, а кушать все равно надо. Я утром только пару оладушек перехватила, а до вечера еще далеко… А ты завтракал?

Она уводила разговор в сторону, уходя подальше от сильных мужских чувств, и он с готовностью последовал за ней, заговорил о том, что жена ему даже тарелку манной каши приготовить не хочет, практически всегда он питается в столовке, что это за жизнь, тут и язву нажить недолго… Тамара слушала эти его привычные жалобы, кивала с привычным сочувствием, и вдруг поймала себя на мысли: ну уж тарелку манной каши он и сам мог бы себе сварить… И тут же ужаснулась этой мысли, даже не столько самой мысли, сколько возникшему вместе с ней чувству насмешливого, отстраненного какого-то, высокомерного снисхождения: эх, мужики…

Они вернулись на работу, вместе пообедали в столовой, болтали ни о чем, даже смеялись чему-то — все как всегда, все в порядке.

После этого разговора они не встречались почти месяц. Не избегали встреч намеренно, не прятались друг от друга, не уезжали ни в какие командировки, но все-таки не встречались, даже на работе не виделись хотя бы случайно. Как-то само собой так получилось. А потом он однажды зашел к ней в кабинет среди бела дня, остановился у двери и, глядя синими тоскующими глазами, сказал:

— Малыш, я тебя люблю.

И все продолжалось по-прежнему.

Глава 5

Дед умер тихо и сразу. Еще вечером он смотрел телевизор, как всегда ругал правительство, играл с Наткой в шашки, по привычке доказывал Тамаре, что запреты врачей на острое и соленое — чистая глупость, вздыхая, съел овсянку и лег спать. Пару раз ночью Тамара вставала, заходила к нему, слушала его тихое спокойное дыхание, успокаивалась и опять ложилась. Нельзя сказать, чтобы ее мучила тревога, чтобы какое-то предчувствие было, — просто недавно дед простудился, несколько дней хлюпал носом и покашливал, вот она и послеживала, чтобы он чего не учудил, форточку бы не оставил открытой, например, или одеяло не сбросил. Это с ним бывало, он до сих пор считал себя сильным и здоровым, а сильные и здоровые должны спать при открытом окне и не должны кутаться в теплые одеяла.

А утром он не проснулся.

Разве она не знала, что это когда-нибудь случится? Она знала это и с ужасом ждала, старалась не думать, но часто думала, как это будет, как ей будет плохо… Она ждала, но удар все равно оказался неожиданным. И ей было гораздо хуже, чем она представляла. Она опять осталась одна. Сирота.

Народу был полный дом, даже удивительно, откуда они все взялись, вряд ли дед знал хоть десяток человек из всей этой толпы. Толпа приглушенно гомонила вокруг нее, медленно перемешивалась, пыталась присоединить ее к себе, вовлечь в свою непонятную и необязательную жизнь. В этой толпе свое сиротство Тамара ощущала еще острее. Смотрела на всех со стороны, из далекого далека, вяло удивлялась про себя: что они тут делают? Кто им ее дед, зачем они пришли? И Евгений пришел, он стоял у гроба рядом с Николаем, из своего далекого далека она смотрела на них и вдруг страшно удивилась: да ведь они похожи, почти как близнецы! Оба синеглазые и светловолосые, оба — с густыми усами, под которыми совершенно не угадаешь выражение рта, оба с широко развернутыми прямыми плечами, большими руками и крепкими длинными ногами. Только Евгений был несколько выше и массивней, а выглядел моложе. Какая-то малознакомая тетка в черном платке — кто такая, из соседей, что ли? — тоже заметила это поразительное сходство, сунулась к Тамаре любопытной мордочкой:

— Это брат Колин, что ли? Чтой-то я его раньше не видела…

— Это не брат, — вяло откликнулась Тамара, сдерживая острую ненависть и к этой любопытной мордочке, и к черным платкам, и к траурным выражениям чужих лиц: ко всем этим чужим, ненужным ей, но живым людям. — Это мой друг.

— Не брат? — удивилась любопытная мордочка. — А я думала — брат. Или еще какая родня. Сильно на Колю похож. И на покойника все смотрит и смотрит, смотрит и смотрит.