Журавль в небе

Три часа она просидела на жестком кухонном диванчике, держа на коленях телефон и не отрывая взгляда от настенных часов. Без пятнадцати девять не выдержала, набрала его рабочий номер. Длинные гудки. Десять длинных гудков. Двадцать длинных гудков. Тридцать… Да что же это такое? Он всегда приходит почти за полчаса до начала рабочего дня! Если только не в командировке, но сейчас он не в командировке, Ленка вчера специально узнавала! Тамара опять набрала номер. Пять длинных гудков, десять, одиннадцать, двенадцать…

— Слушаю! — сказал энергичный голос, который показался ей незнакомым, поэтому она растерянно промолчала. — Алло! Говорите! Алло! Я вас не слышу…

— Евгений Павлович? — неуверенно сказала она. — Надо же, не узнала… Доброе утро.

— Доброе утро, — помолчав, ответил он тоже несколько неуверенно. — И я тебя не сразу узнал. К чему бы это, а? Не иначе — разбогатеем. Хотя ты, наверное, уже и так…

— Евгений Павлович, у меня проблема. — Она очень старалась говорить спокойно, неторопливо, тщательно артикулируя каждое слово, но голос дрогнул, смялся, и она замолчала, боясь заплакать и ожидая спасительного новокаинового окаменения.

— У тебя проблемы? — с подчеркнутым изумлением весело откликнулся он. — Это какие же проблемы могут быть у тебя?! Не надо меня пугать. Если какие-то проблемы могут возникать даже у тебя, — значит, мир катится в пропасть.

— Анна болеет…

Он замолчал, и она молчала, ожидая его реакции, вопроса какого-нибудь, выражения сочувствия, что ли… Ничего такого не было, было только молчание, и этому молчанию Тамара сжато рассказала про Анну, и у этого молчания спросила о той московской клинике, где лечат без операции и где у него есть друг или даже родня, которые могут помочь попасть туда без очереди… Если это невозможно, то хотя бы адрес… Где эта клиника? Как она называется? Она сама съездит, она договорится, если нужны деньги — не проблема, она достанет любые деньги, пусть он только скажет адрес!

Она перевела дух, чувствуя, что сжатого изложения не получается, еще чуть-чуть — и получится откровенная истерика, которая никому не может понравиться. Недаром, наверное, он так долго молчит.

— Я адреса не помню, — наконец сказал Евгений. — И друзей у меня там никаких нет. Так, случайный знакомый один был когда-то, но я даже не знаю, работает он там до сих пор или нет. Но я попробую что-нибудь узнать. Ты дня через три-четыре позвони. Сейчас я очень занят, а дня через три-четыре постараюсь этот вопрос решить. Или через неделю.

Тамара осторожно положила трубку и долго сидела, боясь пошевелиться. Наверное, потребовалась бы целая бочка новокаина, чтобы заглушить эту боль. Целое море новокаина. Нырнуть в море новокаина, утонуть в нем — и тогда не будет так больно и так страшно.

В кухню заглянул Николай, глянул на телефон, который так и стоял у нее на коленях, спросил осторожно:

— Ты сегодня на работу не пойдешь?

— Попозже, — вяло отозвалась она. — А ты?

— У меня же отпуск. Забыла? — Николай прошел к плите, поставил чайник на огонь, полез в холодильник.

— Забыла, — равнодушно сказала она.

— Я специально отпуск взял сейчас, — не-торопливо говорил Николай, выставляя на стол чашки и тарелки. — Если Аню в больницу положат — ты на два фронта разрываться начнешь. Так я чем-то помогу, пока отпуск… Может, и ты возьмешь? Хотя бы несколько дней. У Ани до больницы еще больше недели, у Натуськи каникулы… Пожили бы все вместе хоть несколько дней. Отдохнули бы. Погода не очень, а то и за город можно. Ну, ничего, можно и в городе что-нибудь придумать. Театр там, или выставка какая… Анин Олег послезавтра приезжает, у него машина, он нас покатает где-нибудь… Том, поставь телефон на место. Зачем он тебе?

— Незачем, — так же равнодушно согласилась она, неловко шевельнувшись. Телефон грохнулся, и она безучастно смотрела, как Николай подбирает с пола развалившийся на части аппарат и все еще пиликающую трубку.

— Черт с ним, — приговаривал он, выдергивая шнур из розетки и складывая осколки в мусорное ведро. — Бьется — это к счастью. К тому же его давно пора заменить. Сколько он у нас? Лет двадцать? Двадцать пять? Ну все, успокойся. Девочки уже встали. Ждут, когда мы их завтракать позовем. Давайте-ка все вместе посидим, поговорим, поедим, подумаем, чем потом займемся.

Она боролась с глухим раздражением, которое вызывало сейчас абсолютно все, — и его не очень умелая хозяйственная возня, и этот успокаивающий тон, и нескончаемый поток слов, каких-то бессмысленных, необязательных, неуместных слов… Он за всю жизнь, кажется, столько не говорил. Вот и молчал бы дальше. У него это хорошо получается. А то надо же такое выдать: подумаем, чем потом займемся! О чем тут думать?! Как будто у нее есть выбор. Как будто ей можно заниматься хоть чем-нибудь, кроме Анны… Кроме болезни Анны.