300 дней и вся оставшаяся жизнь

Дочитывать пришлось, по традиции, в ванне. Сашкин рассказ огорошивал — неужели мать способна перехватить и ее письма? И что теперь с этой чертовой кучей бумаги делать? Приобрести небольшой несгораемый сейф? Оттащить письма на работу или к соседке? К Тамарке? Та при всей своей общей беспардонности и безалаберности ни за какие коврижки не нарушит конфиденциальность. Разговор — это одно, вплоть до пыток, а вот письма — это святое. Хотя от одних разговоров свихнуться можно…

Инночка ощущала отчетливый приступ паранойи. В конце концов, в Генкиных письмах нет абсолютно ничего неприличного. Да, но это еще не повод публиковать их в городской вечерке…

Глава 13

Витка позвонил вечером. Номер домашнего телефона она ему не давала, и если бы речь шла о другом человеке, звонок ее несомненно разозлил бы… А, собственно, что тут загадочного — просто взял в бухгалтерии у Полины Георгиевны, она же отдел кадров по совместительству. Ничего умного, как сказал бы сын.

Витка спросил о самочувствии и настроении. Спросил, не поменялись ли планы на завтра. Получив подтверждение, заверил в преданности и пожелал доброй ночи.

Инночка валялась на застеленной кровати с каким-то романом. Чтиво, еще вчера признанное интересным, в голову почему-то не лезло. С мамой, конечно, придется поговорить: жить под дамокловым мечом ее любопытства просто невыносимо. Тут Инночка неожиданно вспомнила, что давным-давно, еще когда они обсуждали с мамой ее скандал с Терпилой, Капитолина Ивановна, предположив, что Инночка связалась с зэком, что-то говорила про ящик стола. Значит, знает? Или знает сам факт, а письма не читала?

— Мам! — Снова, как и утром, Сашкина физиономия просунулась в комнату без разрешения. — Я с тобой поговорить хочу на целых две темы. Во-первых, этот козел, родитель мой, правда, что ли, припрется?

— Шур, если этот человек повел себя по отношению ко мне не совсем корректно, это никак не меняет того факта, что он тебе родной отец. И что он желает принимать участие в твоем воспитании…

— Либидо пусть свое воспитывает! — Сашка почему-то поставил ударение на последний слог.

— Шур, мне неприятно это слушать. Давай так: на тему ваших острых углов — я тебе обещаю, голубая мечта бабушки по поводу нашей дальнейшей с твоим отцом совместной жизни так и останется мечтой. Голубой. А не хамить я тебя просто прошу. В конце концов, он не так уж часто балует нас своим вниманием. Договорились?

— Ладно, — буркнул ребенок. — А во-вторых, расскажи, о чем тебе пишет твой Генка? Ведь там война ведь, да? Ужасно интересно!

Еще пару дней назад сын, вероятнее всего, услышал бы от нее про «наглых подростков, место которым в песочнице», или что-нибудь еще не менее ехидное и абсолютно не информативное, но после утренней чехарды с письмом (а ребенок-то вырос, оказывается), она, заметно поскучнев, ответила:

— Санчо, я даже и не знаю, что тебе толком ответить… Он не пишет про войну, про отрезанные головы врагов, не излагает боевые и технические характеристики снайперской винтовки Дергунова. Про горы пишет — как это красиво. Про то, как они там живут, — в основном смешное, помесь десанта пациентов дурдома и трех веселых смен в пионерлагере. Такое ощущение, что война для него — серия приколов, приключение. С другой стороны, ужасов я и по телевизору посмотрю, в любое время дня и ночи. Может, если бы он ныл и жаловался, я бы эти его письма и вовсе не читала. А так — Жюль Верн в одном флаконе… не знаю, вот, с Анатолием Тоссом, например.

— Жюля Верна знаю, а что за Анатолий такой?

— Хм, книги господина Тосса тебе читать, пожалуй, рано…

— Интересное дело, «Эммануэль», значит, не рано…

Инночка вдруг развеселилась:

— Слушай, сын, я знаю верное средство от бабушкиного любопытства, да, собственно, вообще от бабушки: хочешь оставить меня сиротой — выскажи бабушке свои высокоинтеллектуальные мысли о данном произведении, и книжечку подсунь! Кстати, где ты эту макулатуру раздобыл?

— Да не раздобыл я… В спортлагере все читали, и я прочитал.

— Шурятина, а если бы все курили или водку, например, пили, ты бы тоже, как все, да?

— Мам, если честно, то я курю. Бабушка давно подозревает, а ты не чувствуешь, потому, что сама курить стала.

Инночка задумалась: дать ребенку сейчас взбучку — это надолго, если не навсегда разрушить доверительные, дружеские отношения, которые между ними установились. А возраст у Сашки самый что ни на есть опасный. Промолчать тоже нельзя — что за черт, да ему четырнадцать лет всего!