300 дней и вся оставшаяся жизнь

— Леш, ты представляешь, у меня телевизор тюбиком клея переключается! — восхищено закричала она в телефон.

— Ничего удивительного, — сказал в ответ Лешкин голос. — Ты только не переживай, сдашь на следующий год.

— Что сдашь? — удивилась она.

— Да гос этот дурацкий, кроме тебя только Лилька завалила и Сережа Борзунов, ты, главное, этот год учи, Лучинина, сдашь на следующий.

— Да что сдам-то, Леш, у меня диплом красный десять лет как, — сказала Инночка и проснулась.

В ванной шумел душ, Виткина плазма что-то ненавязчиво бубнила, стол, не считая двух красивых черных тарелок с белыми иероглифами, был пуст. Она заснула! Заснула в чужом доме, пусть на несколько минут, и ей приснился сон. А ведь Лилька-то умерла, утонула пять лет назад в озере, вокруг были десятки людей, а хватились ее часа через два… А Сережа Борзунов повесился, когда от него ушла жена. И детей забрала. Он повыл в пустой квартире неделю и повесился. Талантливый художник, между прочим, был, хоть и пил порядком… Инночка поежилась — сон был странный. И заснула она как-то уж совсем нелепо. Перед глазами возник захламленный стол…

— Как с родными повидался! — На пороге появился счастливый Витка в халате и с полотенцем на голове.

— Я пойду. Мне звонок надо сделать важный.

— Чтобы сделать звонок, никуда ходить не надо. Звони, я чай пока заварю тебе.

— Нет. Мне надо пройтись. Не обижайся.

Вот теперь он насторожился: пока он там, в ванной, оттирался-отмокал, с ней что-то произошло. Что-то сломалось. Не будет больше хрупкого очарования этих совместных вечеров, не будет ожидания — он, как терпеливый пес, начинал ждать ее с самого утра. Ничего этого не будет. Уверенность была такой острой… Что-то случилось.

Она собралась очень быстро. Встала на цыпочки, клюнула его в свежевыбритую щеку:

— Не сердись. На работе в понедельник увидимся.

В понедельник?! В понедельник? Ему с трудом удалось не закричать. Вместо этого он, глядя в пол, спросил:

— Позвонить-то можно?

— Позвонить? Позвонить можно. И мне нужно позвонить. Прямо сейчас… — Донеслось уже с лестницы.

До дома Инночка не дотерпела, да и поговорить там не дадут, позвонила Фридке прямо с улицы, с сотового:

— Ты дома?

— А где мне быть? — удивилась Фрида. Официально она нигде не работала, жила на стипендию областного Союза писателей и редкие гонорары.

— Не занята? — нервно спросила Инночка и, не дожидаясь ответа, предупредила: — Я сейчас подойду.

Идти действительно было недалеко — через мост, которым, собственно, и кончалась Ленинская, а потом в противоположную от рынка сторону, по переулку во дворы. Там, в окружении кустов нераспустившейся еще сирени, стоял двухэтажный старинный дом красного кирпича. Говорят, до революции принадлежал каким-то польским дворянам, то ли Хмелевицким, то ли Новоковальским. После семнадцатого года прошлого века «красный дом» навеки сменил статус: из особняка предприимчивые новые хозяева страны сделали две огромные бестолково спланированные коммуналки. Внутренние перегородки без конца сносили и ставили новые, то каменные, то фанерные, в зависимости от изменения состава жильцов, озверело судились за «квадраты» жилплощади… В общем, «красный дом» был во всех отношениях зданием историческим, практически все социальные ураганы двадцатого века оставили в нем свой след, и только огромные изразцовые печи, давным-давно переделанные в газовые, имели прежний хмелевицко-новоковальский внешний вид.

На втором этаже, деля общую кухню с древней старушкой-соседкой, и обитала поэтесса Фрида, одна из трех Инночкиных лучших подруг.

Именно к Фридке в «красный дом» кинулась Инночка, напуганная своим сном, потому что поэтесса была склонна к мистике, удивительно талантливо гадала на картах, и, что сейчас было особенно актуально, толковала сны.

— Та-ак, — протянула Фрида, выслушав и напоив запыхавшуюся Инночку чаем. — Давай разберемся. Ты самих покойников видела? Или тебя только с ними в одну группу неудачников определили?

— Ну да. А Лешка Тихомиров сейчас вообще в Америке живет, от него сто лет ни слуху ни духу…

— Так вот, Лучинина, это скорее с Лешкой твоим Тихомировым что-то случилось, а не с тобой. Ты — вот она, сидишь живая и здоровая. Важно здесь другое… — Фрида затянулась своей длинной и безникотиновой, как подозревала Инночка, сигаретой. — Слушай, а чего ты в восемь вечера прискакала, как загнанная лошадь? Тебе эта мура когда снилась-то? Вчера?