300 дней и вся оставшаяся жизнь

— Да!

— Почему ты ушла? Адрес запомнила? Приезжай, я тебя жду, — произнес знакомый голос без интонаций.

— Иди к черту!

Слезы наконец прорвались, это была почти истерика. Инночка швырнула трубку, а когда аппарат затрезвонил снова, выдернула штекер.

Утром она взяла больничный — участковая была ее одноклассницей и по совместительству лучшей подругой Тамаркой. В ответ на Инночкино бормотание про нервный срыв только спросила: «Недели хватит?»

Когда она наконец появилась на работе, коллеги сделали вид, что ничего не произошло. Генки нигде не было. Она поинтересовалась, где ее подчиненный, только на третий день.

— А ты разве не знаешь? — удивилась Полина Георгиевна. — Он же последнюю сессию завалил, его в армию забрали… — И неожиданно добавила: — Да не переживай ты так, он с первого дня по тебе сох, все знали, видать, кроме тебя…

Инночка шла домой, обуреваемая сложной гаммой чувств: облегчения от того, что коллеги, даже моралистка Полина, ее не осуждают, радости от того, что ей не придется краснеть, сталкиваясь с Генкой каждый день по сто раз, и смутной тоски по колючему свитеру с неуловимым запахом, кроме табачного.

Из почтового ящика вместе с газетами она вынула письмо и стала читать его прямо на лестнице: «Ты можешь не отвечать на мои письма, я все равно буду писать тебе каждый день. Писать проще, чем говорить…Ты, наверное, уже догадалась: я люблю тебя, и мне наплевать на все остальное. Мне осталось ждать всего 700 дней…»

Войдя в квартиру, Инночка посмотрела на календарь: 700 дней — это много или мало?

Глава 3

Исписанный мелким почерком листок в клеточку слегка дрожал в ее руке: «Здесь потрясающе — просто чувствуешь себя каким-то партизаном. Или даже неандертальцем. Если бы ты была здесь, со мной, я обязательно нашел бы какого-нибудь мамонта, подстрелил бы его из гранатомета (я уже умею) и у тебя была бы еда и одежда…»

Инночка раздраженно отбросила письмо из «Владимирской области, в/ч фиг знает что». Мамонт! Мальчишка! Любой порядочный мужчина знает, что Инночке нужно итальянское кашемировое пальто в 400 граммов весом (на днях в «Отелло» видела, тридцать восемь тысяч рублей), а не тяжеленная шкура какого-то мамонта.

Она представила себе несчастное доисторическое животное с огромными бивнями и с дымящейся дырой в боку, а рядом гордого Генку. Нет, скорее, он был бы равнодушен, как остывающий мамонт… Мысли сразу перескочили на колючий неизвестного цвета и фасона свитер с запахом табака и еще чего-то такого, из-за чего хотелось уткнуться носом в его плечо и ощутить на себе тяжелую неловкую руку.

Нет, ну вот сколько можно об этом думать, а? Ну ведь почти тридцать три года дуре, ну пора бы уже стряхнуть наваждение. Кое-кто из ее знакомых периодически пользует юных мальчиков по пьянке, и уж чем-чем, а совестью не мучается. Или, может, дело в том, что мальчики про этих самых знакомых потом и не вспоминают?

Четвертое Генкино письмо отправилось к предыдущим трем, в единственный запирающийся ящик стола, к пачке презервативов и колоде эротических карт — эту дрянь приволок домой бывший муж в свой последний визит в ожидании примирения. Ключ — это и от Сашки, четырнадцатилетнего оглоеда, и от мамы, которая до сих пор свято уверена, что секс — это стыдно и нужно только для продолжения рода.

Вот, между прочим, она думает о чем попало. А завтра надо хорошо выглядеть. Между прочим, на работу новое начальство присылают. А встречают, между прочим, соответственно… А посему — маникюр, укладка, пилинг…

Колготки! Как это она забыла? У нее же ни одних целых колготок нет!

Все-таки жаль, что она не расплылась после рождения Сашки. На нее до сих пор оглядывались на улице. Поскольку карате Инночка не владела, а насиловать ее (оба раза безуспешно, но все таки) пытались, она старалась держаться ближе к стенам домов. И все равно какой-то козел засвистел вслед. Снова мысль, непрошенная, раздражающая. Шла бы она сейчас с Генкой, огромным, лохматым, угрюмым, — знаешь, куда бы ты свой свист засунул?

Да что она думает все время о нем, влюбилась, что ли? И снова картина перед мысленным взглядом: вот они с Генкой, ну, покупают, например, ему обувь. Интересно, нашли ему в армии сапоги сорок последнего размера или он так и скачет по своему Гороховецкому полигону в каких-нибудь немыслимых онучах? «Мамаша, — ехидно спрашивает укутанная в сто платков базарная курица, — вашему сыночку черные или коричневые?»