Жалобная книга

Да и пусть бы, не больно-то жалко.

– Я останусь рядом с вами и, если понадобится, помогу, – терпеливо повторяет мой проводник. – Вы ведь спрашивали сегодня: можно ли будет вернуться назад или – головой в омут? Услышали, что да, именно «в омут», но все же вернулись, решили попробовать. Так вот, теперь я вам твердо обещаю: рано или поздно, но вы непременно вернетесь. Я за вами присмотрю и, в случае чего, за шиворот вытащу.

– Почему? – спрашиваю, вполне, впрочем, равнодушно. – Думаете, из меня выйдет хороший «ловец человеков», на радость прочим хранителям традиции?

– Вот именно, – спокойно соглашается он. – «Ловец человеков», о да. Вы даже не представляете, насколько точно выразились… Ничего, впоследствии оцените собственную проницательность. А теперь давайте-ка руки, да-да, обе. Положу в них ключи от вашей сокровищницы, и – с богом, в добрый путь!

Он, кажется, правда очень славный человек, симпатичный и вполне безобидный – по природе своей, о возможностях-то отдельная песня, в них я, мягко говоря, не слишком сомневаюсь. Но в глаза-то бросается его мягкость, а не гипотетическое могущество. И не захочешь, а расслабишься рядом с таким «добрым волшебником». Я вот не хотел, не хотел, собирался оставаться начеку до последнего, а толку-то! Как только протянул ему ладони, все мои внутренние ледники растаяли, губы невольно сложились в улыбку, тело обмякло, утонуло в темной глубине мягкого кресла – и как только я до сих пор ухитрялся сидеть с прямой спиной и вздернутым подбородком?..

– Ничего из ряда вон выходящего я делать не собираюсь, – тихо говорит мой наставник. – Просто передам вам Знак. Вернее, два Знака. Один вам привычен, то есть почти; есть небольшая разница, потом, возможно, поймете, в чем тут дело… А вот второй Знак будет вам в новинку. Вряд ли вам доводилось прежде сталкиваться с чем-то подобным, но вы, пожалуйста, не пугайтесь. Собственно, именно он и открывает доступ к несбывшемуся… Ну что, поехали?

Киваю. Чего тянуть, действительно? Все же не в приемной у стоматолога сижу…

Правой рукой он чертит на моей левой ладони хорошо знакомый узор. Мне немного щекотно, совсем как в тот раз, когда Михаэль впервые привел меня в кафе «поразвлечься». Но одновременно происходит нечто совсем уж невообразимое: средний палец его левой руки вонзается в мою правую ладонь, входит туда, как раскаленный шампур в мягкое масло. Изумленно уставившись в образовавшуюся на месте удара рваную дыру, я спрашиваю себя: «Должно быть больно, разве нет?» – но, не дождавшись ни боли, ни даже ответа на четко сформулированный вопрос, с головой ныряю в бездну, открывшуюся мне в центре собственной ладони, лечу и хохочу как ненормальный, вспомнив некстати школьный факультатив для любителей «занимательной математики». Лента Мёбиуса, говорите? Ха!

Я не потерял сознания, ни на миг не утратил себя; словом, ничего такого, чего я, памятуя свои первые опыты, по-настоящему боялся, не случилось. Просто, отсмеявшись, я обнаружил над собой смутно знакомые лица, умиленные и взволнованные. «Смотри-ка, смеется, совсем большой парень!»

Лишь несколько минут спустя я понял: эти люди – мои родители. Удивительно, что сразу их не узнал. Впрочем, куда более удивительно было обнаружить себя в шкуре совсем крошечного младенца. Я как-то не подумал заранее о такой возможности. Немудрено: накхам обычно не приходится иметь дело с детьми. А собственная жизнь, сбывшаяся или нет, начинается с детства. К этому я совершенно не был готов, а потому и заорал во весь голос, в полную силу крошечных своих легких, на радость несбывшимся маме с папой, которых мой вой скорее умилил, чем встревожил. Ну и правильно, в общем: что уж тут тревожиться…

Эта моя жизнь оказалась долгой, умеренно счастливой и, можно сказать, вполне заурядной – ну, по сравнению с настоящей, сбывшейся. Я, впрочем, наслаждался вовсю – не столько даже событиями и ощущениями, хотя среди них обнаружилось немало сокровищ, прежде не замеченных или вовсе мне недоступных, сколько возможностью, что бы ни случилось, оставаться в роли стороннего наблюдателя, пребывая при этом не в чьей-то чужой шкуре, а в собственной. Устроился в темной, мягкой глубине, как падишах в паланкине; беды, болезни и горести почти не задевали меня, поскольку я ни на миг не забывал об иллюзорной природе текущего бытия, зато в счастливую минуту никто не мешал мне пуститься во все тяжкие, наслаждаться вволю, от чистого сердца, от пуза, как говорил доставшийся мне в этой версии реальности тесть.