Часовщик

— Ну и как ты их собираешься собирать?

— Смотри, как все просто, — энергично взмахнул руками Кристобаль. — Подлинные бумаги инквизиторов у нас уже есть. Осталось выписать себе выездной наряд за именем Главного инквизитора Арагона — и вперед!

— Что значит «вперед»?

— Как инквизиторы! Сунули сотню мараведи королевскому гонцу, послали впереди себя письмо, приехали, наорали на всех, чтобы эти дураки хорошенько в штаны наложили, сляпали полсотни доносов на два десятка самых богатых вдов, потребовали их ареста и конфискации и — в следующий город!

Бруно обмер. По сути, Кристобаль предлагал встроить внутрь Инквизиции паразитический механизм — паразита внутри паразита, театр внутри театра.

«Потрясающе!»

— Главное, в большие города не соваться, — продолжал развивать идею Кристобаль, — туда, где Трибунал уже есть… а уж дураков на наш век…

«А как же звезды?» — напряженно думал Бруно.

Потому что если Кристобаль сумеет сделать задуманное, то никакой предопределенности нет. Хуже того, собирая деньги, предназначенные Инквизиции, Кристобаль расстраивает планы Папы, а значит, прямо вмешивается в процессы куда более масштабные, чем его собственная судьба.

— Что с тобой? — забеспокоился Кристобаль. Бруно вытер взмокший лоб.

Это означало одно: как бы низко ни находился настоящий мастер на лестнице жизни, он может все.

Томазо успел. В считанные дни отряды Христианской Лиги окрестили почти всех морисков Арагона. Пример оказался столь заразителен, что в соседней Кастилии к христианскому походу против иноверия примкнули даже некогда восставшие против Короны отряды комунерос! Само собой, не без подсказки давно внедрившихся во все их структуры агентов Томазо.

Истосковавшиеся по возмездию — хоть кому-нибудь — обнищавшие люди даже не задумывались, что с каждым окрещенным сарацином казна короля только пополняется. То же происходило и в Валенсии — да и везде, где гранды пытались опереться на своих верующих в Аллаха крестьян.

Понятно, что старейшины морисков отправили несколько десятков делегаций с протестами — и королевской чете, и Папе, и даже Главному инквизитору. Они требовали безусловной отмены церковной десятины, как оскорбительной для каждого мусульманина. Они требовали возмещения за причиненное бесчестие. И они требовали признать насильно крестивших их людей конституционными преступниками.

Будь арагонские власти так же сильны, как и прежде, это могло стать реальностью. Но Верховному судье, обвиненному в подготовке мятежа, не так давно отрубили голову, а депутатами кортеса — каждым по отдельности — занимались Трибуналы. Так что депутатам было уже не до конституции. Поэтому жалобы морисков рассматривали, в конечном счете, Церковь и Корона.

Томазо присутствовал в качестве одного из консультантов на совещании в Мадриде. И после двадцати двух напряженных заседаний Орден победил. Как было весьма осторожно записано в протоколе, крещение сарацин «признавалось достаточным». А дабы не допустить возврата к магометанству, каждая мечеть, в которой хоть раз принесли святую жертву литургии, объявлялась христианским храмом. Папа мог смело выпускать буллу и поздравлять морисков с надеждой на спасение, а христианский мир — с пополнением в несколько сотен тысяч насквозь сарацинских душ.

Амир со своими единоверцами откололся на полпути к Сарагосе — так им было намного ближе к дому. Бруно же в сопровождении неотступного Кристобаля де ла Крус вошел в город и сразу же отправился в свое поместье.

— Как он? — первым делом спросил он у дворецкого.

— Кушает хорошо, но спит мало, — начал дворецкий и сокрушенно зацокал языком. — И очень… очень много работает.

— Это хорошо, — улыбнулся Бруно, — Олафа работа всегда исцеляла.

Преодолевая нетерпение, он дождался, когда поприветствовать его выйдет вся прислуга, повелел дворецкому выдать всем жалованье на три месяца вперед и немедленно уволить.

— Но за что, сеньор? — взмолилась прислуга.

— Тот, кто хочет давать показания Трибуналу, может остаться, — улыбнулся Бруно и вдруг вспомнил сеньора Сиснероса. — Я ведь не тиран древнеримский, ваши права уважаю.

Прислуга вытаращила глаза и помчалась вслед за дворецким получать расчет. И только тогда Бруно жестом предложил Кристобалю обождать его в приемном зале и зашел в мастерскую отца. Обнял и сел напротив, так, чтобы почти глухой Олаф мог различать сказанное по губам.