Вопрос Финклера

— Вы в курсе, что отца недавно отлупили и ограбили? — спросил он.

— Любого могут отлупить и ограбить, — сказал Родольфо. — Это же Лондон.

— Но этот грабеж был особенным. Это был мегаграбеж.

— О боже, он сильно пострадал? — спросила Дженис.

— В том-то и штука. По его словам, нет, но дядя Сэм считает, что очень сильно.

— Ты виделся с дядей Сэмом?

— Пересеклись в баре. От него и узнал.

— Если бы твой отец реально пострадал, он устроил бы из этого великую трагедию, — сказала Джозефина. — Он может устроить трагедию даже из порезанного пальца.

— Это травма другого порядка. По словам Сэма, он в полном дерьме, но отказывается это признавать.

— Он всегда от всего отказывался, — заметила Джозефина. — Этот сукин сын до сих пор отказывается признать себя сукиным сыном.

— А от чего именно он отказывается, по словам Сэма? — спросила Дженис.

— От себя самого… или типа того, я не очень врубился.

Джозефина фыркнула:

— Все та же старая песня.

— Тут вроде как нечто новое. Его избила и ограбила женщина.

— Женщина? — Родольфо не удержался от смеха. — Я знал, что он тряпка, но чтобы до такой степени…

— Это похоже на исполнение давних желаний, — сказала Дженис.

— В том числе моего, — сказала Джозефина. — Я жалею лишь о том, что не я ему врезала.

— Джозефина! — с упреком сказала Дженис.

— Да ладно тебе! Только не говори, что ты сама не врезала бы ему, увидев, как это чучело шкандыбает по улице в образе дедушки Леонардо Ди Каприо, или кого он там сейчас изображает…

— Почему бы тебе наконец не сказать нам о своих настоящих чувствах к отцу? — спросил Родольфо, все еще веселясь при мысли о том, что его папашу отделала какая-то бабенка.

— Ты хочешь, чтобы я созналась в любви к нему?

Дженис схватила себя за горло, как будто сдерживая рвоту.

— Однако Сэм считает, что все это полная чушь, — сказал Альфредо. — По его версии, отец просто навоображал невесть что под влиянием стресса.

— А отчего у него стресс? — спросила Дженис.

— Из-за смерти тети Тайлер и жены еще одного его друга. Дядя Сэм думает, что двух смертей подряд оказалось многовато для его слабой психики.

— В этом он весь, — сказала Джозефина. — Мелкий вонючий осквернитель праха. Ну почему он не даст другим людям спокойно оплакать смерть их собственных жен? Почему он должен соваться туда же?

— Сэм сказал, что Треславу очень нравились обе эти женщины.

— Кто бы спорил! Особенно когда они лежали при смерти.

Но Дженис уже думала о другом:

— Значит, по мнению Сэма, грабительница материализовалась из горя Джулиана…

— Из горя, вот еще!

— Нет, погоди, это интересная мысль. Может быть, вот так и появляются все эти призраки — материализуясь из наших страданий. Но почему в виде грабительницы? При чем тут насилие?

— Все это слишком сложно для меня, — сказал Родольфо. — Давайте вернемся к добротной истории о том, как папе начистила рыло уличная побирушка.

— Я думаю, он чувствовал свою вину, — сказала Джозефина, игнорируя его предложение. — Наверное, трахался с ними обеими. Или, того хуже, пел им арии Пуччини.

— В твоем случае это Верди, — напомнила Дженис.

— Тут вот еще что, — сказал Альфредо, — Сэм считает, что отца надо бы на время удалить отсюда.

— Засадить в психушку?

— Нет, устроить ему отпуск. Вы же знаете, как он не любит куда-нибудь выбираться. Боится поездов, боится самолетов, боится любого заграничного места, где он не будет знать, как по-тамошнему называется парацетамол. Дядя Сэм сказал, что лучше всего кому-нибудь из нас его сопровождать. Есть желающие прошвырнуться на курорт с отцом?

— Только не я, — сказал Родольфо.

— И не я, — сказала Дженис.

— Ни за что, даже если он останется последним мужчиной на этой планете, — заявила Джозефина. — Пусть Финклер с ним и едет, если ему этот отпуск кажется хорошей идеей.

— Итак, с нашей стороны полный отказ, — со смешком констатировал Альфредо.

Договорившись в конце концов, что мальчики хотя бы звякнут родителю и, может, посидят с ним часок в кафе, они уже вставали с мест, чтобы вторично двинуться к выходу, когда Альфредо вспомнил еще кое-что из разговора с дядюшкой Сэмом.

— Ах да, ему с чего-то взбрендилось, будто он еврей.

— Дядя Сэм? А он что, и без того не жид в натуре?