Сердце Пармы

— Ладно, оставь ее, — сморщившись, сказал Вольга. — Если обморок, то очнется. Иди, а я посижу.

Ратники, оглядываясь, разошлись. Вольга сходил в избу, принес одежду, сунул под голову Тиче, укрыл сверху. Потом умылся из бадьи и уселся рядом на полено. В голове было пусто.

Без мысли, без движения он сидел весь день. Отказался есть. Тиче в себя не приходила.

На заставе был единственный конь — старый мерин Воронок. На нем возили воду с Вишеры. Воронка запрягли в телегу, выбросили из кузова бадью, наложили гору лапника и сверху устроили княгиню.

— Возьми сопровожатых, — посоветовали Вольге. — Путь неблизкий, ночью поедешь.

— Не надо, — угрюмо отмахнулся Вольга.

По медному от заката склону телега съехала с горы. В сумерках миновали росстань. На туше убитого медведя уже скакали птицы, какой-то зверек порскнул в кусты. Вольга вытащил свой меч, обтер о шкуру, сунул в ножны.

Воронок, пугаясь и вздрагивая, робко шел по дороге, тянул телегу. Настала ночь. В облаках над пармой летела косматая луна. Вольга снова выволок меч и положил рядом с собой. Он услышал за спиной тихий смех и резко оглянулся, дернув вожжи. Воронок встал.

Тиче сидела в телеге — почти голая в разрезанной рубахе, словно светящаяся во тьме. Глаза ее сияли. Волосы гривой кудрявились вокруг головы, петлями извивались по плечам, на грудях. Тиче смеялась, и Вольге стало страшно.

Он нашарил меч, сполз с телеги и попятился.

— Так ты невредима? — хрипло спросил он.

— Конечно, — она кивнула. — Разве же Ош меня обидит? Я его сама позвала.

— Зачем?

— Я — ламия. Меня на гору Полюд не пускает. Я туда попасть могу, только если кто меня на руках занесет, без меча у пояса. Ты занес.

Вольга молчал, потрясенный.

— Вольга, не ходи в Чердынь, — попросила Тиче и потянулась к нему; кудри посыпались с голых плеч. — Будь со мной, люби меня всю ночь. Не ходи в Чердынь, там тебя убьют.

— Почему?..

— Там всех убьют. И князя, мужа моего, и княжичей, моих сыновей, и всех ратников, и монахов, и мужиков, и баб — всех.

— Кто?

— Вогулы. Хакан Асыка пришел и много хонтов привел. Завтра ночью он Чердынь возьмет.

— Не было вогулов на Вишере…

— Были. Они от заставы за лесами, за скалами прячутся. Вы их не видели. Они вашего сполоха боятся, хотят Чердынь внезапно взять.

— Так вот зачем тебе на заставу было надо…— без голоса сказал Вольга, взмокнув от внезапного предчувствия.

— За этим, — согласилась Тиче. — Ведь я же ламия, жена хумляльта. Твоя застава вся спит непробудным сном. Я ратным людям твоим в котел с пищей дурман бросила. Они и заснули. А ты не ел.

— Я вернусь… Я разбужу…— тупо произнес Вольга.

— От того сна никого не разбудишь. Под горой семь вогульских косатых богатырей прятались. И они поднялись на гору, когда все уснули.

— Как же ты могла… любовь мою…— Вольга подавился словами.

— Я люблю тебя, я спасла тебя. Оставайся со мной, Вольга. Со мной тебя никто не тронет. Ты воеводой русским будешь, а может — князем… А я твоей женой стану, самой лучшей женой, сладко любить буду, жарко.

Она спрыгнула с телеги и медленно пошла к нему — протягивая руки, покачивая бедрами, переливаясь блеском в лунном свете, как рыба.

— Не подходи! — крикнул Вольга, выставляя перед собой меч. — Не подходи!..

— Не бросай меня, — заклинала ламия. — Вогулы убьют тебя в Чердыни, вогулы убьют тебя на заставе, ты не спрячешься от них в парме даже в самую глухую полночь… Не покидай меня, Вольга…

Держа ламию на расстоянии острием меча, Вольга обогнул ее по обочине.

— Я тоже тебя люблю, Тиче, — с болью сказал он. — И низкий поклон тебе за твою любовь… Но мне иначе нельзя… Я должен быть на заставе.

— Тебя убьют, если ты зажжешь сполох… Косатые богатыри близко… А ты так красив, так молод…

— Я молод, да не мальчик… Любовь велика бывает, а жизнь больше… Ты не вздумай меня останавливать — убью.

Он развернулся и побежал по дороге обратно…

Луна серебрила молодую траву, бревна избушки, брони лежащих людей. Их кололи спящих, они ничего не узнали, не поняли. Вольга, смятенный, обошел мертвую заставу. Никого. Он один. И семь косатых богатырей под горой.

Он встал на колени у погасшего, затоптанного костра, достал огниво, начал высекать искры на сухой мох, что надергал из пазов избушки. Мох задымился, затлел. Вольга плакал. Он ничего не видел из-за слез, из-за того, что зрачки сжались, нацеленные на крошечные угольки в моховом комке. И вдруг Вольге показалось, что напротив него, так же на коленях, стоит и осторожно дует на искры русский воин с усталым, обросшим бородою лицом, в обгорелой одежде и рваной кольчуге. Вольга почувствовал на своих руках его теплое бессмертное дыхание.