Сердце Пармы

Кайгородцы встретили князя поначалу радостно, а потом приуныли. Они думали, князь к ним с войском на защиту идет. Десять дней назад в Кай из Вятки прибежал человек и рассказал, что казанские татары осадили город, пожгли посад, разорили земли.

— Ты знал об этом? — спросил Михаил Исура.

Тот сплюнул.

— Знал, что хотят, да верил, что не станут.

Оседлав коней, отряд Исура поскакал в Вятку по просеке волока. Отпросился и утрюхал за ними на ледащей кобыле Ничейка — епископов доглядчик. Михаил с прочими остался в Кае ждать.

Через две недели Исур вернулся; лицо — черное.

— Под Вяткой стоит темник Талдак, старый враг моего отца, — сказал он. — Казанцы с вогулами союзники. Талдак, собака, говорит, что оставит город, если ты выпустишь Асыку.

Михаил затворился в горнице, лег на топчан, стал думать. Тиче опустилась рядом с князем, гладила его волосы, пальцем вела по резким морщинам на лице. Михаил сел так порывисто, что она испуганно отпрянула.

— Не князь я, а кровавый шут, — глухо сказал Михаил. Он вышел и хлопнул дверью.

Ночью Тиче не пришла к нему. Тогда он потребовал браги и напился так, что уснул на крыльце. Утром караульные оттащили его в горницу. Он снова велел нести жбан. Так же и на третий день.

Третьей ночью его — шатающегося, пьяного, разом исхудавшего — Калина поймал на улочке Кая.

— Опомнись, князь! — он потряс Михаила за грудки и прислонил к заплоту. — Где же честь твоя!..

— К бесу!.. — прохрипел Михаил, вытаскивая меч. — С дороги, дурак!.. Кто я для него, драный лапоть, что ли?.. — Михаил махнул мечом в сторону креста, черневшего над церковкой во звездах. — За что головы рубили?.. За что душу свою я истуканам продал?.. Крови-то сколько, боже ж ты мой!.. А там все пусто!.. Для него кровь что роса, ни цены ей, ни памяти!..

— Кровь, князь, в землю уходит, а к нему… Да чего с тобой, с таким, разговаривать!

— Все я понимаю! — прорычал Михаил, отталкивая Калину. — Москве на пермскую кровь плевать, Чердыни — на вогульскую, Казани — на вятскую!.. Пропадай все пропадом!..

Михаил побежал по улочке, мотаясь от забора к забору, заплетаясь ногами в крапиве обочин, чиркая мечом по бревнам и доскам. Калина пошел за ним.

Князь ввалился во двор дома, где гостевал, и устремился к погребу.

— Прочь!.. — он пинком погнал караулившего дверь Ничейку.

Сломав меч, он выдернул из косяка запертую на висячий замок щеколду и распахнул дверь.

— Выходи! — крикнул он в темноту, в яму.

Асыка не спеша поднялся по лестнице и вышел под звездный свет. Не глядя, он, как холопу, уверенно протянул Михаилу связанные руки.

— Пасия, Васыка, — спокойно сказал он Калине.

Михаил — пьяный, растрепанный, жалкий, — обломком меча пилил веревки между запястий вогула, держась левой рукой за локоть Асыки, чтобы не упасть.

— И ты, хакан, здравствуй, — нехотя ответил Калина.

— Нята, — без выражения приказал вогул.

Словно по волшебству, беззвучно отворились загородки конюшни. Из сумрака вышла Тиче, ведя в поводу оседланного и снаряженого в дорогу Няту. Конь фыркнул, закивал, узнав хозяина.

Отстранив Михаила, Асыка шагнул к Няте и единым движением очутился в седле. Оглядев хмурого Калину, обомлевшего Михаила, бледную Тиче, он негромко и властно произнес:

— Йингкветыг.

Тиче медленно двинулась к нему. У нее были черные, расширенные глаза ламии. Асыка наклонился, ловко обхватил Тиче за талию и рывком вздернул вверх, усаживая перед собой. Нята тряхнул гривой, повернулся и побежал к раскрытым воротам.

Михаил, мгновенно протрезвев, стоял посреди двора и потрясенно смотрел на пустую улочку. Калина помялся и устало хлопнул его по спине.

— Пойдем, княже, в дом, — сказал он.

Михаил провел ладонью по лицу и обернулся. Калина грустно ухмыльнулся и кивнул, отвечая на его безмолвный вопрос.

Глава 16

На чужом пиру похмелье

После многодневной пьянки Венец проснулся перед закатом на полу своей горницы от того, что тараканы бегали по лицу и рукам. Венец с трудом поднялся на четвереньки и дополз до стола. Баклага упала, все вылилось, жбан с квасом стоял пустой. Борясь с головокружением, Венец по стенке двинулся к выходу. В сенях намело снега, приоткрытая дверь примерзла к половицам. Венец поскреб снег ногтями и чуть не упал. Адски хотелось пить.

Он выбрался на крыльцо и вцепился в балясину. Март нагнал тепла. Сугробы осели и потемнели. Венец с отвращением окинул взглядом двор: щелястый заплот, спьяну рассыпанная поленница, ворота на одной петле, распахнутые стойла — коня пропил; истоптанный снег пополам с грязью, навозом, сеном, желтые пятна мочи вокруг крыльца, и надо всем этим низкое, темное, облачное небо. Зима была будто постель, в которой всю ночь провозились с немытой блудницей.