Все люди — хорошие

Ирина Волчок

Все люди — хорошие

Глава 1

Наташка проснулась как от выстрела. Так, как будто она сидела в засаде и нечаянно заснула. А теперь раздался выстрел и — беда, все пропало. Она затаилась, стараясь выровнять сбившееся дыхание, но глаза не открыла. Сон, из которого ее выдернул этот приснившийся выстрел, был неприятный. Что там было, в этом сне, она не помнила. Помнила только, что сон был очень яркий, очень реальный, как будто это не во сне все было, а наяву. А что именно было — не помнила. Ну и хорошо. В жизни столько неприятностей, так еще и плохие сны помнить…

Она никак не могла сообразить, где она и почему все какое-то неправильное, не такое, как всегда. Вот в детстве она просыпалась совсем не так. До восьми — да, примерно до восьми лет — Наташка просыпалась от привычных, радостных запахов парного молока и свежего хлеба. Хлеб мать каждое утро понемногу пекла. Даже огонь в печке пах радостно. Хотя когда она однажды сказала об этом матери, та рассмеялась и ответила, что Наташка дурочка, что огонь ничем не пахнет, а дымом у них и вовсе пахнуть не может, потому что печка новая и тянет хорошо. Но Наташка говорила: я же чувствую! Мать сердилась: вот никто не чувствует, а Наташка одна чувствует, хватит уже глупости выдумывать. И Наташка замолкала — мамку лучше не злить.

А после восьми лет она просыпалась от окрика: «Вставай, ладоха, нечего валяться!» Что это за зверь такой, «ладоха», Наташка не знала, но валяться и вправду было некогда. Воды в дом наноси, кур покорми, посуду помой…

Впрочем, Золушкой она себя особо не ощущала — они вдвоем с мамкой хозяйство волокут, и огород, и яблоневый сад, и птицу… Мамка одна не справилась бы, а помогать ей больше некому было. Если не она, Наташка, то кто?

А в последнее время она почти всегда просыпалась вот так, как от выстрела. И сны всегда были плохие. Но просыпалась в знакомом месте! А сейчас место было незнакомое. Кровать была жесткая, подушка просто смешная, таких надо штук пять, чтобы нормальная получилась, ну, может, три, а одеяло было тоненьким, почти невесомым, и Наташка сильно замерзла. Она все-таки решилась открыть один глаз. Абсолютно безопасно. Этому фокусу Наташка научилась еще в детстве. Даже если бы кто-то специально наблюдал за ней, ждал бы, когда она проснется, — все равно ничего бы не заметил: ресницы у нее были некрасивые, светлые, но очень длинные и очень пушистые. За такой завесой никак не углядеть серую радужку глаза.

Она осторожно приоткрыла один глаз и попыталась понять, где она находится. Потолок оказался высоко, гораздо выше, чем она привыкла. И вместо трехрожковой люстры — один плафон треснутый, другой не горит — на потолке были лампы дневного света, сейчас выключенные. Кроватей в помещении было много, сразу и не сосчитаешь, и Наташка поняла: это больница. Ужас вышиб все мысли из головы. Больница! Наташка в панике принялась ощупывать лицо, но повязок не было, только семилетней давности шрам на подбородке. Нащупав его, она немного успокоилась, сообразила, что гипса тоже нет, а главное — не болят при каждом вдохе ребра. Значит, это не та больница…

Конечно, не та, что это на нее нашло? Ей двадцать два, почти двадцать три года, все давным-давно зажило, на ней все как на собаке заживает, как мать говорит… Тогда что она тут делает и как сюда попала? Наташка, почти успокоившись, стала прислушиваться к своим ощущениям. Итак, что же у нее болит? Ведь если больница, что-то должно болеть. Слегка ныл живот, высоко, почти под ребрами, слева. Интересно, а что там? Желудок, какая-нибудь селезенка? Печень вроде бы справа. Справа или слева находится аппендицит, она не знала, но думала, что он гораздо ниже, по крайней мере, у матери рубец от аппендицита был совсем внизу живота. Почему же все-таки она в больнице, ведь Маратик и в этот раз бил ее, как обычно, по лицу?

В палате без всякого предупреждения вспыхнул свет. Появилась толстая девушка в белом халате и громко сообщила, что пора просыпаться, градусники ставить. Женщины на койках завздыхали, закряхтели, заворочались. Кто-то громко сказал какой-то Свете, что орать не обязательно, а уж свет включать — тем более. Света — это медсестра с градусниками, догадалась Наташка. Градусник, который ей дали, засовывать под мышку было страшно: и так замерзла, а тут еще холодное, мокрое.

Температуры у нее не было. Кто-то из соседок занудно критиковал медсестру Светку, которая, зараза бессовестная, зажжет весь свет, и мучайся потом, спать охота, а свет горит, и заснуть теперь никакой возможности, совсем нет у человека совести. Наташке нудный голос надоел, она встала и выключила свет. Палата затихла, но в сладкий утренний сон никому вернуться не удалось: через минуту дверь распахнулась, и свет вспыхнул снова. Зачем — Наташка не поняла, медсестра собирала термометры, не глядя на показания, и складывала их в одну коробку, при этом громко повторяя: «На уколы, просыпаемся, на уколы». Наташка не знала, назначили ей уколы или нет, а когда попыталась спросить, ничего не вышло. Вроде нормально говорила, только голоса не оказалось, получился какой-то свистящий шепот, и медсестра ее не услышала. Или сделала вид, что не слышит. Не хватало еще, чтоб ругались, — подумала Наташка и начала одеваться. Сходит до процедурного кабинета, не развалится. Там медсестра и скажет, нужны ей уколы или нет.