Будущее

Странно видеть место, где земля заканчивается.

Я бывал на море раньше. Обычно оно походит на рисовые поля или на венецианские каналы — сплошь уставлено сельхозплатформами. Весь океан — один садок, в котором человечество разводит себе всяческую живность на прокорм: тут лосося, там моллюсков, здесь планктон.

Но сейчас передо мной открывается великая пустошь. Никто не станет строить тут морские платформы — местные банды разграбят любую ферму в первый же день. У берега копошатся еще промысловые суденышки и кишат рыбацкие лодки, но горизонт чист.

И воздух тут совсем другой.

Словно не воздух, а гелий. Набираешь им два шара в своей груди — и можно лететь.

Мы сгоняем с погнутой скамейки какую-то малолетнюю шпану и садимся лицом в синь. Бриз гладит наши лица. Солнечные лучи плавят композит, из которого отлиты пятьсот семьдесят шесть одинаковых башен нового города. И где-то в его подполье живет город старый, город, который...

— Ну и как тебе Барса? — щурится на солнце Аннели. — Сущий ад, а? Обритая наголо, она кажется мне необычайно ломкой, хрупкой — и еще моей собственной; ведь это я сделал ее такой. ...который мог бы стать моим. Нашим.

Нет, мои мысли о том, чтобы получить работу в заповеднике Фьорентина, сделаться сторожем своих детских воспоминаний, затащить в этот гербарий Аннели и в нерабочие часы парка играть с ней в Адама и Еву — мечты имбецила. Через день после неявки по вызову меня найдут и выдернут на трибунал Фаланги, и тогда...

Черный зал, круг масок, кастрация и измельчитель; я стану компостом, а мое место в звене займет стажер, его быстро всему научат. Но Барселона...

Сюда не дотянутся Бессмертные. Здесь можно укрыться так, что нас никогда не найдут. Я жил в Европе, я привит от старости, и Аннели тоже. Ни старение, ни смерть нам не грозят. На первое время нашим домом могла бы стать квартира Раджа... А дальше — как знать? — не появится ли у нас настоящий дом и настоящая жизнь?

Барселона. Клоака. Карнавал. Бурление. Опасность. Жизнь.

Все, что я должен сделать — взять свой рюкзак с набором палача и зашвырнуть его прямо сейчас в море. Через несколько секунд он плюхнется в воду, приборы закоротит — и я больше не буду Семьсот Семнадцатым. Могу стать Эженом, а могу и остаться Яном.

— Барса? — Я пробую на вкус название нашего дома.

— Барса! — озорно глядит Аннели. — Что скажешь?

Свободная футболка трепещет на ветру, то прилипая и обрисовывая ее линии, то раздуваясь и забывая их. Аннели удрученно смотрит на свои перепачканные в масле руки.

— Слушай! У тебя же твоя форма с собой! Она ведь черная, так? На ней ничего не видно будет. Можно, я руки вытру? Один раз! Быстренько!

Она тянется к моему рюкзаку — я перехватываю ее запястье, отрицательно качаю головой. Она фыркает и отворачивается. Солнце заходит за облако. Мне неловко. Барселона — это ты, Аннели.

— В России есть одна странная болезнь. Горло от нее зарастает пленкой, и заболевший задыхается. Воздуха остается все меньше, пока он не умирает.

— Не переводи стрелки! — строго говорит мне она.

— Лечат они ее странной штуковиной, — продолжаю я. — Серебряной трубочкой. Пленка боится серебра. Врачеватель вставляет больному в горло маленькую серебряную трубочку, и тот дышит через нее, пока не одолеет болезнь.

Аннели не перебивает меня.

— Ты — моя серебряная трубочка. С тобой я начал дышать.

Она улыбается мне вполоборота, потом наклоняется и целует меня в губы.

А после вытирает свои руки о мои штаны.

— Ты поэт, а?

— Прости. Несу всякую ересь. Идио... Но она целует меня снова.

— Поправляйся. Не хотелось бы, чтобы ты задохнулся.

— Как считаешь, могли бы мы пожить у Раджа? — Я произношу это как бы в никуда, как бы в море.

— Ты что, дезертировать собрался? Жму плечами.

— Ты не сможешь! — уверенно заявляет она.

— Почему это?

— Если ты свою форму даже испачкать боишься! — Аннели цыкает. — Думаешь, я дурочка? У тебя сейчас отгул, вот ты и размечтался. А вызовут тебя на службу, мигом возьмешь под козырек. Что, не так?

Не знаю. Не знаю как.

— Я хочу быть с тобой.

— Детский сад. — Она хлопает меня по плечу. — Ясли.

— Что?

— Ты глупый. Даже странно.

Я лезу в рюкзак и достаю оттуда свой балахон.

— На, — говорю я ей. — Вытри руки. Пожалуйста.